2. Инфляция и экономические циклы: крах кейнсианской парадигмы -- продолжение 1

Деньги и инфляция

Что же говорит о нашей проблеме воскресшая австрийская теория?² Прежде всего нужно отметить, что инфляция не является неотвратимой спутницей экономики, что она не может рассматриваться как неизбежное условие роста и процветания. На протяжении большей части XIX века (если не считать периода войны 1812 года и Гражданской войны) цены падали, но при этом экономика росла и полным ходом шла индустриализация. Падение цен не препятствовало процветанию предпринимательства.

Таким образом, падающие цены — это нормальное свойство растущей рыночной экономики. Как же получилось, что сама идея неуклонно падающих цен стала восприниматься как нечто совершенно невозможное, как сказка? Почему в Соединенных Штатах и во всем мире с момента окончания Второй мировой войны наблюдается постоянный рост цен, временами довольно быстрый? До этого быстрый рост цен наблюдался во время Первой и Второй мировых войн, но в мирные периоды они падали даже в ходе великого бума 1920-х годов и очень сильно упали в ходе Великой депрессии. Короче говоря, сама идея инфляции как нормы мирного времени утвердилась только после Второй мировой войны.

Инфляцию часто объясняют алчностью дельцов — в погоне за прибылью они всегда рады накручивать цены. Но разве бизнес стал алчным только после Второй мировой войны? Разве он был менее алчным в XIX веке и вплоть до 1941 года? Почему же тогда не было инфляции? Более того, если бизнесмены в своей неутолимой жадности вздувают цены на 10% в год, почему они останавливаются на этом? Почему они медлят? Почему не поднимут цены сразу на 50%, на 100% или на 200%? Что их удерживает?

Сходное возражение должно быть выдвинуто и против другого распространенного объяснения инфляции: все зло от профсоюзов, это они добиваются роста заработной платы, а в результате предпринимателям приходится поднимать цены. Однако инфляция известна, по меньшей мере, со времен Древнего Рима, когда никаких профсоюзов еще в помине не было. К тому же нет свидетельств того, что там, где активно действуют профсоюзы, заработки и цены на соответствующую продукцию растут быстрее, чем в отраслях, профсоюзами не охваченных. А значит, неизбежен все тот же вопрос: почему бизнес не поднимает цены выше определен ного предела? Что позволяет поднимать цены на определенную величину, но ни на полпроцента больше? Если профсоюзы настолько сильны, а бизнес настолько податлив, почему тогда заработная плата и цены не увеличиваются на 50% или на 100% в год? Что их удерживает?

Несколько лет назад инициированная правительством пропагандистская кампания на телевидении подошла к ответу чуть ближе: во всем виноваты потребители, которые со свинской жадностью слишком много едят и тратят. По крайней мере, мы приблизились к объяснению того, что не дает бизнесу и профсоюзам требовать еще больших цен — потребители не заплатят. Несколько лет назад резко подскочили цены на кофе, а через год-другой они столь же резко упали — их не приняли потребители, начавшие переключаться с кофе на более дешевые заменители. Так вот что их удерживает — потребительский спрос.

Но это заставляет нас сделать шаг назад. Ведь если потребительский спрос в любой данный момент ограничен, каким же образом ему удается год за годом расти и оправдывать или допускать рост цен и заработной платы? А если он может за год вырасти на 10%, что мешает ему подняться на 50%? Короче, что позволяет потребительскому спросу расти год за годом, но при этом удерживает этот рост в определенных рамках? Чтобы продвинуться в нашем детективном расследовании, нужно сначала проанализировать значение термина «цена». Что такое цена? Цена любого количества продукции — это сумма денег, которую должен уплатить покупатель. Короче, если кому-то приходится выкладывать семь долларов за десять булок хлеба, значит цена этих десяти булок составляет семь долларов, а поскольку обычно говорят о цене единицы продукции, то хлеб стоит 70 центов за одну булку. В этом обмене участвуют две стороны — покупатель с деньгами и продавец с хлебом. Следует понять, что рыночная цена возникает в ходе взаимодействия этих двух сторон. С одной стороны, если на рынок попадет больше хлеба, его цена понизится (рост предложения ведет к понижению цены). С другой, если у покупателей хлеба заведутся в кармане лишние деньги, цена хлеба повысится (рост спроса ведет к повышению цены).

Итак, мы обнаружили ключевой элемент, который ограничивает потребительский спрос и, соответственно, рост цен: количество денег в распоряжении потребителей. Если в их карманах денег станет на 20% больше, их спрос и, при прочих равных, цены смогут вырасти на те же 20%. Мы обнаружили ключевой фактор — количество денег.

Если взять все существующие в экономике цены, ключевым фактором станет общий объем или количество денег в обращении. Собственно говоря, чтобы найти связь между количеством денег и инфляцией, нужно взглянуть шире и перейти от рынка хлеба или кофе к экономике в целом. Потому что все цены обратно пропорциональны предложению товаров и прямо пропорциональны спросу на них. Но пока экономика растет, предложение товаров год от года увеличивается. Так что если взять в уравнении сторону предложения, большинство цен должно снижаться, и мы, как в XIX веке, должны испытывать неуклонное падение цен (дефляцию). Если бы причиной хронической инфляции была сторона предложения — деятельность производителей, т.е. фирм и профсоюзов, тогда постоянный рост цен мог бы объясняться столь же постоянным уменьшением предложения. Но поскольку предложение заметно увеличивается, источником инфляции должна быть сторона спроса, а решающим фактором на стороне спроса, как уже было отмечено, является общее количество денег в экономике.

И в самом деле, если присмотреться внимательнее, мы обнаружим, что в прошлом количество денег в обращении увеличивалось достаточно быстро. Оно росло и в XIX веке, но намного медленнее, чем производство товаров и услуг. А после Второй мировой войны количество денег в нашей стране и за рубежом росло намного быстрее, чем производство товаров. Отсюда и инфляция.

Тогда главным становится вопрос: кто контролирует и определяет количество денег в экономике, кто отвечает за их рост, особенно в последние десятилетия? Чтобы ответить на него, нужно сначала рассмотреть, как в рыночной экономике возникли деньги. Деньги возникли, когда люди задумались о том, какой из полезных товаров может играть роль универсального средства обмена, а требование к таким деньгам-товарам очень просты и понятны: на них должен быть высокий стабильный спрос; они должны обладать высокой ценностью в пересчете на единицу веса; быть долговечными, чтобы их можно было хранить; мобильными, чтобы легко было перемещать их с места на место; легко опознаваемыми и делимыми на более мелкие части без потери ценности. История знает множество товаров, использовавшихся в разных обществах в качестве денег: соль, сахар, морские раковины, скот, табак, сигареты (в лагерях для военнопленных времен Второй мировой войны). Но два товара всегда и везде в конечном итоге побеждали в этом соревновании — золото и серебро.

Металлы всегда обращались по весу — тонна железа, фунт меди и т.д. — а цены на металлы всегда устанавливали на единицу веса. Золото и серебро не исключение. Все современные денежные единицы первоначально обозначали единицу веса золота или серебра. Например, британский фунт стерлингов назван так потому, что в свое время он являлся фунтом серебра. (Чтобы представить, как сильно обесценился фунт за прошедшие столетия, нужно иметь в виду, что сегодня за фунт стерлингов можно купить на рынке всего две пятых унции серебра. Вот вам результат инфляции в Британии — понижение ценности фунта.) Доллар (талер) — это название богемской серебряной монеты весом в одну унцию. Позднее доллар определили как одну двадцатую унции золота.

Когда общество или страна принимает некий товар в качестве денег, а единица веса этого товара превращается в денежную единицу, говорят, что в этой стране действует, скажем, золотой или серебряный стандарт. Поскольку рынки пришли к решению, что лучшими стандартами являются золотой или серебряный, для экономик переход к золотому или серебряному стандарту был естественным. В этом случае предложение или количество золота определяется рыночными силами: технологическими условиями добычи, ценами на другие товары и т.д.

Как только рынки приняли золото и серебро в качестве денег, на сцене появилось государство, чтобы взять под контроль денежное обращение в обществе. Мотивы такого поведения государства достаточно очевидны: контроль над денежным обращением перешел от рынка к группе лиц, входящих в государственный аппарат. Да и смысл операции очень понятен: ведь это была альтернатива налогообложению, которое всегда вызывало протест публики.

А так правители получили возможность создавать свои деньги и тратить их или ссужать союзникам. Но золотое время для государства настало, когда научились печатать бумажные деньги, а государство смогло изменить определение доллара, фунта или марки, так что они стали обозначать не единицу веса золота или серебра, а название полосок бумаги, отпечатанных центральным правительством. Выпуск бумажных денег обходится недорого, а печатать их можно сколько угодно. На отлаживание этого сложного механизма потребовались века, но теперь выпуск денег полностью в руках центрального правительства. Последствия этого видны невооруженным глазом.

Представьте только, что случится, если правительство предложит каким-то людям, скажем, семейству Джонсов, следующее: «Вы получаете абсолютное и неограниченное право печатать доллары, определять их количество в обращении. И это абсолютная монополия: любой другой, кто посмеет делать то же самое, надолго отправится в тюрьму как опасный фальшивомонетчик. Мы надеемся, что вы будете разумно использовать вручаемые вам полномочия». Легко предсказать, как поведет себя семья Джонсов. Сначала они будут действовать осмотрительно и благоразумно — раздадут долги, купят всякие полезные вещи, но потом, пьянея от своей волшебной власти над деньгами, пустятся во все тяжкие, начнут покупать предметы роскоши, одаривать друзей. Результатом станет постоянный и даже ускоряющийся рост количества денег в обращении, а это породит постоянную и даже ускоряющуюся инфляцию.

Но ведь именно это делали и делают правительства — все правительства. Только вместо того, чтобы даровать монопольное право печатать фальшивые деньги Джонсам или другому семейству, правительство наделило этим правом само себя. Так же, как государство присвоило себе монопольное право легально похищать людей и называет это воинским призывом, так же, как оно ввело монополию на легализованный грабеж и называет это налогообложением, оно взяло себе и монопольное право подделывать деньги и называет это «функцией предложения» долларов (или франков, марок, фунтов). Вместо золотого стандарта, вместо денег, которые приходят извне, количество которых регулируется рынком, мы теперь имеем установленный декретом бумажный стандарт. Иными словами, доллар, франк и другие валюты — это просто полоски бумаги, на которых написано, что это деньги, выпускаемые правительством.

Более того, как любой фальшивомонетчик заинтересован в том, чтобы напечатать столько денег, сколько он сможет сбыть, так и государство печатает столько денег, сколько оно может разместить в экономике, и точно также оно использует право взимать налоги — собирает столько денег, сколько может собрать, не вызывая чрезмерно активного протеста. Правительственный контроль над количеством денег в обращении изначально инфляционен — любая группа людей, получившая право печатать деньги, всегда будет печатать их в избыточном количестве.

Пред. (начало)

См. продолжение 2.

²A brief introduction to Austrian business cycle theory can be found in Murray N. Rothbard, Depressions: Their Cause and Cure (Lansing, Mich.: Constitutional Alliance, March 1969). The theory is set forth and then applied to the Great Depression of 1929–1933, and also used briefly to explain our current stagflation, in Rothbard, America’s Great Depression, 3rd ed. (Kansas City, Kans.: Sheed and Ward, 1975).

The best source for the Austrian theory of money is still its original work: Ludwig von Mises, Theory of Money and Credit, 3rd ed. (Irvington-on Hudson, N.Y.: Foundation for Economic Education, 1971). For an introduction, see Rothbard, What Has Government Done to Our Money? 2nd ed. (Los Angeles: Libertarian Publishers, 1974).

Что будет после кризиса - читайте, молодежь, это Ваше возможное "будущее"

Окончание

Краткосрочные и среднесрочные экономические перспективы

Я мог бы легко потратить остаток моего доклада, с удовольствием смакуя список этих пожеланий. Но вместо этого, я хотел бы потратить оставшееся в моем распоряжении время, чтобы оценить наши экономические перспективы. И наши перспективы не очень хорошие. Чтобы сэкономить время, я остановлюсь на США, но многое из того, о чем я говорю, относится в какой-то степени и к другим странам.

Давайте начнем с инфляции.

Если мы посмотрим на период 2006―2008 годов, мы увидим темпы инфляции в размере от 2% до 4% в год (по отношению к прошлому году), но широкие денежные агрегаты увеличивались достаточно быстро и росли с двузначными показателями к концу 2008 года. Мы также видим чрезвычайно быстрый рост узких денежных агрегатов, монетарной базы, которая выросла на 100% за 2008 год, как следствие очень опасной и безответственной политики "количественного смягчения".

С начала этого года, правда, мы видим, остановку роста денежной массы и некоторое падение цен. Тем не менее, я бы не придавал слишком большого значения такому кратковременному спаду в темпах роста монетарной базы, особенно в период, когда спрос на деньги явно падает из-за последствий экономического спада. Вместо этого, нам следует обозреть более широкий период, и рассмотреть возможное влияние большего количества избыточных денег, которые уже есть в системе. Так, в целом, в сочетании с по-прежнему низкими процентными ставками, эти показатели свидетельствуют о свободной денежной политике и перспективе возрождения инфляции, как только экономическая деятельность вернется к нормальному состоянию.

Процентные ставки сейчас низкие, отчасти из-за "мягкой" денежно-кредитной политики, но также благодаря притоку "горячих" денег, поступающих в якобы безопасный рынок облигаций Казначейства США. Низкие процентные ставки означают высокие цены на облигации, и уже имеются признаки того, что рынок облигаций Казначейства США переживает приличный (по размерам) спекулятивный пузырь. Этот пузырь очень уязвим ― даже небольшой рост инфляции может легко спровоцировать потерю доверия и массовый уход с рынка. Если это произойдет, процентные ставки на рынке могут резко возрасти. И, конечно, мы не должны забывать, что перспектива большого дефицита федерального бюджета на протяжении довольно длительного периода будет оказывать повышающее давление на процентные ставки. Так что процентные ставки будут расти.

В то же время, ФРС сталкивается с трудной дилеммой: если она будет продолжать свою нынешнюю денежно-кредитную политику, то возобновится инфляция, и, вероятно, с удвоенной силой. Самое худшее, что ФРС может сделать, это нажать еще сильнее на акселератор монетарной политики. Это временно понизит процентные ставки, но приведет к повышению инфляции и повышению процентных ставок в последующем ― и, по всей вероятности, к возврату стагфляции и к еще одному мощному циклу спада―подъема.

Но, с другой стороны, самое лучшее, что ФРС может сделать, это также самое трудное для нее: стиснуть зубы и нажать на тормоз денежно-кредитной политики. Такая политика столкнется с массированным политическим сопротивлением ― и рискует проколоть пузырь рынка облигаций и помешать восстановлению экономики.

По сути, ФРС рискует подорваться на собственной мине ― последствии своего прошлого расточительства.

Ближайшая перспектива выглядит не слишком хорошо: возобновления инфляции, даже гиперинфляции; высокие процентные ставки; крах рынка ГКО облигаций; неопределенность относительно восстановления экономики и, возможно, ее провал, а также опасность долларового кризиса.

Для тех из вас, кто хочет услышать какой-то инвестиционный совет, то мой совет сводится к выбору между двумя позициями: держите средства в наличности (в кэше) или займите выжидатедьную позицию.

Долгосрочные перспективы: Дефицит + социальные программы

Но все эти краткосрочные заботы не идут ни вкакое сравнение с долгосрочной перспективой.

Дефицит федерального бюджета будет больше, чем 10% от ВВП на протяжении ближайших лет ― это чрезвычайно много.

Но это лишь верхушка айсберга. Мы также должны принять во внимание необеспеченность социальных программ, которые федеральное правительство взялось финансировать: Medicare и Medicaid, и система выплаты пенсии, выплачеваемой из налогов сегодгяшних работников, а не из специальных пенсионных фондов, составленных из регулярных взносов работника до его выхода на пенсию.

Все эти расходы будут увеличиваться в возрастающем объеме в связи с увеличением числа пенсионеров по отношению к числу работающих, увеличением продолжительности жизни пенсионеров и увеличением социальных пособий пожилым людям.

Давайте посмотрим на некоторые цифры.

Стоимость необеспеченных социальных программ и Medicaid составляет более $100 трлн ― и продолжает расти. Это примерно в десять раз больше, чем общая существующая задолженность Соединенных Штатов, и это составляет около $330000 на каждого мужчину, женщину и ребенка в США ― или около $1.3 миллиона для семьи из четырех человек. И продолжает расти.

Итак, средняя американская семья из четырех человек сталкивается с предъявляемым правительством счетом на $1.3 миллиона сверху к уже существующим налогам! Вообразите, что этим семьям не надо будет оплачивать этот чек ― тогда они все были бы миллионерами! Добро пожаловать в эру отрицательных миллионеров.

Не удивительно, что ведущие эксперты в настоящее время открыто спрашивают, не являются ли Соединенные Штаты банкротом, и они в ожидании возможного будущего, при котором молодые, образованные американцы будут бежать из страны в массовом порядке, чтобы избежать непосильных налогов ― и, конечно же, поступая таким образом, они оставят своих сограждан еще с большим бременем, приходящимся на душу населения. Это живая иллюстрация случая, описываемого выражением: “Последнему, кто будет уходить ― Выключите свет!”.

Процитирую слова одного из ведущих представителей власти, президента Федерального резервного банка в Далласе:

&lrdquo;Я вижу страшный шторм, зреющий в форме ничем не связанного долга правительства... Если мы не предпримем мер по решению этой проблемы, долговременная фискальный дисбаланс федерального правительства будет невообразимо более разрушительным для нашего экономического процветания, чем ипотечный кризис и недавнее расточительство на кредитных рынках.” (Ричард У. Фишер, 2008)²

Тех из вас, кто молод, последствия коснутся непосредственно лично вас. У вас есть долги за учебу в колледже, которые надо оплачивать. Трудно устроиться на работу, не говоря уже о том, чтобы устроиться на хорошо оплачиваемую. Вы не сможете улучшить свои жилищные условия, поскольку жилье станет слишком дорогим. Налоги вероятнее всего будут высокими и будут продолжать расти на протяжении всей вашей рабочей жизни.

Из заработанного у вас мало чего останется, чтобы заплатить взносы на свою персональную пенсию. А уже текущие прогнозы предполагают, что вы, вероятно всего, вполне доживете до своих 90 лет и больше, но там мало что останется в наличии для вашей государственной пенсии, когда вы выйдете на пенсию ― при условии, что вы вообще сможете выйти на пенсию. Эксперты в сфере пенсионного обеспечения поговаривают о предельном возрасте для выхода на пенсию, и возраст выхода на пенсию уже начинают увеличивать.

Исторически говоря, хорошая жизнь на пенсии будет представляться в будущем, как роскошь, существовавшая в 20-м веке, как то, что люди обычно не имели до и после (20-го века). А ВЫ опоздали: в то время как предыдущие поколения получали ее легко, вы будете вкалывать всю жизнь и работать до упаду.

Если вы все еще не полностью подавлены, то до вас, очевидно, еще не дошла полностью суть сказанного мною.

Можно возразить, что этот кошмарный сценарий является несправедливым обманом, и вы будете правы. В самом деле, это может напомнить некоторым из вас схему Понци (или пирамиду Понци). Схема Понци является по сути мошенничеством. Некто организовывает инвестиционный проект и убеждает других людей вкладывают в него свои деньги. Эти люди вовлекают других людей, а они в свою очередь вовлекают еще людей и так далее. Каждый новый вовлеченный воображает, что его деньги инвестируются для его пользы, но на самом деле деньги в действительности снимаются теми, кто уже в системе (организовал ее и находится в самом верху).

Процесс продолжается до тех пор, пока в схему приходит достаточно много новых людей, но в какой-то момент становится ясно, что эта схема не может выплачивать обещанное. Приход новых людей прекращается и схема рушится. И крах неизбежен. Те, кто пришел в начале, получают с этого неплохие деньги, те, кто пришел позже, получают гораздо меньше ― а те, кто пришел последним, теряют все.

Я бы сказал, что система социального пенсионного обеспечения ― система переводов средств между поколениями, в которой молодое поколение оказывается подписанным в нее старшим поколением зачастую еще до своего рождения ― не только напоминает, но на самом деле является пирамидой Понци, крупнейшей из когда-либо придуманых афер, работаюющей по мере прихода следующего поколения. И вы, присутствующие здесь молодые люди, должен сказать с сожалением, если хотите увидеть, кто новые рекруты этой финансовой пирамиды, просто посмотрите в зеркало.

Итак система должна неминуемо рухнуть. Чем вы моложе, тем больше вам предстоить потерять. И чем дольше эта афера продлится, тем большими потерями она вам обойдется.

Я говорю вам, молодым: выбор за вами, как долго вы намерены с этим мириться. Я говорю ― это ВАШ выбор, потому что те из нас, кто постарше ― им немного повезет ― они покинут сцену до того, как придет ваша очередь расплатиться (за последствия принятия такой системы).

Выбор за вами.

Вы можете играть по правилам, которые старшее поколение установило для вас. Вам предстоит платить все большие и большие налоги, работать все тяжелее и тяжелее, получать все меньше и меньше для самих себя ― вы получите жизнь, мало чем отличающуюся от рабства, ― а затем система все равно рухнет.

Или вы можете дать отпор. Нет такого закона в природе, который говорит, что вы должны оплачивать чек, который другие люди выписали на ваш счет. Вы не рабы ― вы рабы, только если вы решите ими стать. Вы можете отказаться оплачивать эти чеки.

Я очень хорошо понимаю, что такой выбор не прописан ни в каких правительственных законах, и последствия, о которых я говорю, являются революционными и, безусловно, опасными.

Давайте будем откровенными в том, что я предлагаю. Я предлагаю, что если дефолт является неизбежным, и, если дефолт наносит тем больший ущерб, чем дольше он оттягивается, то может не стоит его оттягивать? Мы должны проткнуть этот нарыв, и убить аферу ― лучше раньше, чем позже.

Вы хотите выбрать тяжелый труд и рабство, за которыми следует окончательная нищета, или же вы хотите постоять за себя и побороться за шанс на достойную жизнь? Выбор за вами.

Кто это как-то сказал рабочим всего мира, что им нечего терять кроме своих цепей?

Я хотел бы закончить, как я и начал, цитируя человека этой ситуации, пророка идеи краткосрочного подхода, Джона Мейнарда Кейнса. В 1930 году Кейнс написал восхитительное эссе, “Экономические возможности для наших внуков”, в котором он заглянул в свой хрустальный шар и подумал о том, какая экономическая жизнь будет сто лет спустя, в 2030 году, который от нас всего в паре десятилетий.³

Кейнс предвидел преимущества технического прогресса, приводящего нас постепенно к состоянию экономического блаженства, в которой проблема экономической необходимости будет по сути решена. Он предполагал, что будут 3-часовые рабочие смены, и 15-часовая рабочая неделя, работа не столько из-за нужды, но больше ради того, чтобы что-то делать, и он беспокоился о том, как люди психически приспособятся к такому количеству свободного времени в своем распоряжении. Мы будем подобны библейским лилиям в поле, которые не трудятся и не прядут.

И, наконец, спустя тысячелетия борьбы, реальная жизнь, в конце концов, догоняет нас традиционной эпитафией на могиле поденщицы. После жизни, проведенной в неустанной тяжелой работе, она пришла, чтобы слечь в свою могилу, и больше всего ей хотелось длинного, долгого отдыха:

Не плачьте по мне, друзья, не плачьте обо мне никогда,

Ибо мне уже не придется ничего делать во веки веков.

По крайней мере, Кейнс был прав в одном: у вас теперь будет совсем другое количество свободного времени для досуга (и совсем не так много, как вы ожидали). Благодарю вас всех.

Кевин Дауд является убежденным либертарианским экономистом, главная сфера его интересов - свободные банки и свободное предпринимательство в финансовой отрасли. Недавно он уволился из Ноттингемского университета в Англии и живет в Шеффилде, Англия, вместе с женой и двумя дочерьми. Его следующая книга (написана с Мартином Хатчинсон),“Алхимики потерь: Как современная финансовая политика и государственное вмешательство разрушило финансовую систему”, должна быть опубликован издательством Wiley в мае месяце 2010 года. См. Кевин Дауд в архивах статьи. article archives.

Этот доклад был впервые представлен на Парижском Свобода Fest, 13 сентября 2009.

начало

²Richard W. Fisher, "Storms on the Horizon," Remarks before the Commonwealth Club of California. San Francisco, California, May 28, 2008.

³John Maynard Keynes, "Economic Possibilities for our Grandchildren," reprinted in Essays in Persuasion, W.W. Norton reprint, 1963.

Україна сьогодні - Чи повинні ми підкорюватись диктатурі більшості? - закінчення

Даже те, кто допускает, что современные политические тенденции представляют существенную опасность для нашего экономического развития и опосредованно, через экономику, угрожают более высоким ценностям, продолжают все же тешить себя иллюзией, полагая, что мы идем на материальные жертвы во имя нравственных идеалов. Есть, однако, серьезные сомнения, что пятьдесят лет развития коллективизма подняли наши моральные стандарты, а не привели, наоборот, к их снижению. Хотя мы любим с гордостью утверждать, что стали чувствительнее к социальной несправедливости, но наше поведение как индивидов отнюдь этого не подтверждает. В негативном плане -- в смысле возмущения несовершенством и несправедливостью теперешнего строя -- наше поколение действительно не знает себе равных. Но как это отражается в наших позитивных установках, в сфере морали, индивидуального поведения и в попытках применять моральные принципы, сталкиваясь с различными и не всегда однозначными проявлениями функционирования социальной машины?

В этой области дела так запутанны, что придется начинать анализ с самых основ. Наше поколение рискует забыть не только то обстоятельство, что моральные принципы неразрывно связаны с индивидуальным поведением, но также и то, что они могут действовать, только если индивид свободен, способен принимать самостоятельные решения и ради соблюдения этих принципов добровольно приносить в жертву личную выгоду. Вне сферы личной ответственности нет ни добра, ни зла, ни добродетели, ни жертвы. Только там, где мы несем ответственность за свои действия, где наша жертва свободна и добровольна, решения, принимаемые нами, могут считаться моральными. Как невозможен альтруизм за чужой счет, так же невозможен он и в отсутствие свободы выбора. Как сказал Мильтон, "если бы всякий поступок зрелого человека, -- добрый или дурной, -- был ему предписан, или вынужден, или навязан, что была бы добродетель, как не пустой звук, какой похвалы заслуживало бы нравственное поведение, какой благодарности -- умеренность и справедливость?"

Свобода совершать поступки, когда материальные обстоятельства навязывают нам тот или иной образ действий, и ответственность, которую мы принимаем, выстраивая нашу жизнь по совести, -- вот условия, необходимые для существования нравственного чувства и моральных ценностей, для их ежедневного воссоздания в свободных решениях, принимаемых человеком. Чтобы мораль была не "пустым звуком", нужны ответственность -- не перед вышестоящим, но перед собственной совестью, сознание долга, не имеющего ничего общего с принуждением, необходимость решать, какие ценности предпочесть, и способность принимать последствия этих решений.

Совершенно очевидно, что в области индивидуального поведения влияние коллективизма оказалось разрушительным. И это было неизбежно. Движение, провозгласившее одной из своих целей освобождение от личной ответственности [По мере того как социализм перерастает в тоталитаризм, это проявляется все более отчетливо. В Англии такое требование откровенно сформулировано в программе новейшего и наиболее тоталитаристского социалистического движения "Общее дело", возглавляемого сэром Ричардом Эклендом. Главной чертой обещанного им нового строя является то, что общество скажет индивиду: "Не беспокойся больше о том, как тебе зарабатывать на жизнь". Ибо, разумеется, "общество в целом должно оценивать свои ресурсы и решать, получит ли человек работу и как, когда и каким образом он будет трудиться". И общество "организует лагеря с довольно мягким режимом для тех, кто уклоняется от своих обязанностей". Может ли после этого кого-то удивить заявление автора, что Гитлер "случайно обнаружил (или вынужден был использовать) лишь малую часть или частный аспект того, что в конечном счете потребуется от человечества" (Sir Richard Acland. Bt. The Forward March. 1941. P. 127, 126, 135 and 32)], не могло не стать аморальным, какими бы ни были породившие его идеалы. Можно ли сомневаться, что такой призыв отнюдь не укрепил в людях способность принимать самостоятельные моральные решения или чувство долга, заставляющее их бороться за справедливость? Ведь одно дело-- требовать от властей улучшения положения и даже быть готовым подчиниться каким-то мерам, когда им подчиняются все, и совсем другое -- действовать, руководствуясь собственным нравственным чувством и, быть может, вразрез с общественным мнением. Многое сегодня свидетельствует о том, что мы стали более терпимы к конкретным злоупотреблениям, равнодушны к частным проявлениям несправедливости и в то же время сосредоточились на некой идеальной системе, в которой государство организует все наилучшим образом. Быть может, страсть к коллективным действиям -- это способ успокоить совесть и оправдать эгоизм, который мы научились немного смирять в личной сфере.

Есть добродетели, которые сегодня не в цене: независимость, самостоятельность, стремление к добровольному сотрудничеству с окружающими, готовность к риску и к отстаиванию своего мнения перед лицом большинства. Это как раз те добродетели, благодаря которым существует индивидуалистическое общество. Коллективизм ничем не может их заменить. А в той мере, в какой он уже их разрушил, он создал зияющую пустоту, заполняемую лишь требованиями, чтобы индивид подчинялся принудительным решениям большинства. Периодическое избрание представителей, к которому все больше и больше сводится сфера морального выбора индивида, -- это не та ситуация, где проверяются его моральные ценности или где он должен, постоянно принося одни ценности в жертву другим, испытывать на прочность искренность своих убеждений и утверждаться в определенной иерархии ценностей.

Поскольку источником, из которого коллективистская политическая деятельность черпает свои нравственные нормы, являются правила поведения, выработанные индивидами, было бы странно, если бы снижение стандартов индивидуального поведения сопровождалось повышением стандартов общественной деятельности. Серьезные изменения в этой области налицо. Конечно, каждое поколение ставит одни ценности выше, другие -- ниже. Но давайте спросим себя: какие ценности и цели сегодня не в чести, какими из них мы будем готовы пожертвовать в первую очередь, если возникнет такая нужда? Какие из них занимают подчиненное место в картине будущего, которую рисуют наши популярные писатели и ораторы? И какое место занимали они в представлениях наших отцов?

Очевидно, что материальный комфорт, рост уровня жизни и завоевание определенного места в обществе находятся сегодня отнюдь не на последнем месте на нашей шкале ценностей. Найдется ли ныне популярный общественный деятель, который решился бы предложить массам ради высоких идеалов пожертвовать ростом материального благополучия? И кроме того, разве не убеждают нас со всех сторон, что такие моральные ценности, как свобода и независимость, правда и интеллектуальная честность, а также уважение человека как человека, а не как члена организованной группы, являются "иллюзиями XIX столетия"?

Каковы же сегодня те незыблемые ценности, те святыни, в которых не рискует усомниться ни один реформатор, намечающий план будущего развития общества? Это более не свобода личности. Право свободно передвигаться, свободно мыслить и выражать свои мнения не рассматривается уже как необходимость. Но огромное значение получают при этом "права" тех или иных групп, которые могут поддерживать гарантированный уровень благосостояния, исключая из своего состава каких-то людей и наделяя привилегиями оставшихся. Дискриминация тех, кто не входит в определенную группу, не говоря уж о представителях других национальностей, сегодня нечто само собой разумеющееся. Несправедливости по отношению к индивидам, вызванные правительственной поддержкой групповых интересов, воспринимаются с равнодушием, граничащим с жестокостью. А очевидные нарушения элементарных прав человека, например, в случаях массовых принудительных переселений, получают поддержку даже у людей, называющих себя либералами.

Все это свидетельствует о притуплении морального чувства, а вовсе не о его обострении. И когда нам все чаще напоминают, что нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц, то в роли яиц выступают обычно те ценности, которые поколение или два назад считались основами цивилизованной жизни. Каких только преступлений властей не прощали в последнее время, солидаризуясь с ними, наши так называемые "либералы"!

* * *

В сдвигах моральных ценностей, вызванных наступлением коллективизма, есть один аспект, который сегодня дает особую пищу для размышлений. Дело в том, что добродетели, ценимые нами все меньше и становящиеся поэтому все более редкими, прежде составляли гордость англосаксов и отличали их, по общему признанию, от других народов. Этими качествами (присущими в такой же степени, пожалуй, еще только нескольким малочисленным нациям, таким, как голландцы или швейцарцы) были независимость и самостоятельность, инициативность и ответственность, умение многое делать добровольно и не лезть в дела соседа, терпимость к людям странным, непохожим на других, уважение к традициям и здоровая подозрительность по отношению к властям. Но наступление коллективизма с присущими ему нейтралистскими тенденциями последовательно разрушает именно те традиции и установления, в которых нашел свое наиболее яркое воплощение демократический гений и которые в свою очередь существенно повлияли на формирование национального характера и всего морального климата Англии и США.

Иностранцу бывает порой легче разглядеть, чем обусловлен нравственный облик нации. И если мне, который, что бы ни гласил закон, навсегда останется здесь иностранцем, будет позволено высказать свое мнение, я вынужден буду констатировать, что являюсь свидетелем одного из самых печальных событий нашего времени, наблюдая, как англичане начинают относиться со все большим презрением к тому, что было поистине драгоценным вкладом Англии в мировое сообщество. Жители Англии вряд ли отдают себе отчет, насколько они отличаются от других народов тем, что независимо от партийной принадлежности все они воспитаны на идеях, известных под именем "либерализма". Еще двадцать лет назад англичане, если их сравнивать с представителями любой другой нации, даже не будучи членами либеральной партии, все были, однако, либералами. И даже теперь английский консерватор или социалист, оказавшись за рубежом, не менее чемлиберал, обнаруживает, что у него мало общего слюдьми, разделяющими идеи Карлейля или Дизраэли,Уэббов или Г. Уэллса, -- т.е. с нацистами итоталитаристами, но если он попадает наинтеллектуальный островок, где живы традицииМаколея или Гладстона, Дж. Ст. Милля или ДжонаМорли, он находит там родственные души и можетлегко говорить с ними на одном языке, пусть дажеего собственные идеалы и отличаются от тех,которые отстаивают эти люди.

Утрата веры в традиционные ценности британской цивилизации ни в чем не проявилась так ярко, как в потрясающей неэффективности британской пропаганды, оказавшей ни с чем не сравнимое парализующее воздействие на достижение стоящей сейчас перед нами великой цели. Чтобы пропаганда, направленная на другую страну, была успешной, надо прежде всего с гордостью признавать за собой те черты и ценности, которые известны как характерные особенности нашей страны, выделяющие ее среди других. Британская пропаганда потому оказалась неэффективной, что люди, за нее ответственные, сами утратили веру в специфические английские ценности или не имеют ни малейшего представления, чем эти ценности существенно отличаются от ценностей других народов. В самом деле, наша левая интеллигенция так долго поклонялась чужим богам, что разучилась видеть положительные черты в английских институтах и традициях. Эти люди, являющиеся в большинстве социалистами, не могут допустить и мысли, что моральные ценности, составляющие предмет их гордости, возникли в огромной степени благодаря тем институтам, которые они призывают разрушить. К сожалению, такой точки зрения придерживаются не только социалисты. Хочется думать, что менее речистые, но более многочисленные англичане считают иначе. Однако если судить по идеям, пронизывающим современные политические дискуссии и пропаганду, англичан, которые не только "говорят языком Шекспира", но и верят в то, во что верил Мильтон, уже практически не осталось. [В этой главе мы уже не раз ссылались на Мильтона. Но трудно удержаться, чтобы не привести еще одно его высказывание, которое, несмотря на то, что оно широко известно, сегодня осмелится напомнить только иностранец: "Пусть Англия не забывает, что она первой стала учить другие народы, как надо жить". Примечательно, что в нашем поколении нашлось множество ниспровергателей Мильтона -- как в Англии, так и в США. И не случайно, по-видимому, главный из них -- Эзра Паунд -- вел во время войны радиопередачи из Италии!]

Верить, что пропаганда, основанная на таком подходе, окажет какое-- либо воздействие на врага, в особенности на немцев, означает фатально заблуждаться. Немцы, возможно, и не знают как следует Англию и США, но они все же знают достаточно, чтобы иметь представление о традиционных ценностях английской демократии и о тех расхождениях между нашими странами, которые последовательно углублялись на памяти двух-трех поколений. И если мы хотим их убедить не только в искренности наших заявлений, но и в том, что мы предлагаем реальную альтернативу тому пути, по которому они ныне следуют, то это невозможно сделать, принимая их образ мыслей. Мы не сможем обмануть их, подсовывая вторичные толкования идей, заимствованных в свое время у их отцов, -- будь то идеи "реальной политики", "научного планирования" или корпоративизма. И мы не сможем их ни в чем убедить, пока идем за ними след в след по дороге, ведущей к тоталитаризму. Если демократические страны откажутся от высших идеалов свободы и счастья индивида, фактически признавая таким образом несостоятельность своей цивилизации и свою готовность следовать за Германией, то им в самом деле нечего будет предложить другим народам. Для немцев это выглядит как запоздалое признание коренной неправоты либерализма и права Германии прокладывать дорогу к новому миру, каким бы ужасным ни был переходный период. При этом немцы вполне отдают себе отчет, что английские и американские традиции находятся в непримиримом противоречии с их идеалами и образом жизни. Их можно было бы убедить, что они избрали неверный путь, но они никогда не поверят, что англичане или американцы будут лучшими проводниками на дороге, проложенной Германией.

И в последнюю очередь пропаганда такого рода найдет отклик у тех людей, на чью помощь в деле восстановления Европы мы в конечном счёте можем рассчитывать, поскольку их ценности близки к нашим. Но их опыт прибавил им мудрости и избавил от иллюзий: они поняли, что ни благие намерения, ни эффективная организация не сохранят человечности в системе, где отсутствуют свобода и ответственность личности. Немцы и итальянцы, усвоившие этот урок, хотят превыше всего иметь надежную защиту от чудовищного государства. Им нужны не грандиозные планы переустройства всего общества, но покой, свобода и возможность выстроить еще раз свою собственную жизнь. Мы можем рассчитывать на помощь некоторых жителей стран, с которыми мы воюем, не потому, что они предпочтут английское владычество прусскому, а потому, что они верят, что в мире, где когда-то победили демократические идеалы, их избавят от произвола, оставят в покое и позволят заниматься своими идеалами.

Чтобы победить в идеологической войне и привлечь на свою сторону дружественные элементы во вражеском стане, мы должны прежде всего вновь обрести веру в традиционные ценности, которые мы готовы были отстаивать прежде, и смело встать на защиту идеалов, являющихся главной мишенью врага. Мы завоюем доверие и обретем поддержку не стыдливыми извинениями за свои взгляды, не обещаниями их немедленно изменить и не заверениями, что мы найдем компромисс между традиционными либеральными ценностями и идеями тоталитаризма. Реальное значение имеют не последние усовершенствования наших общественных институтов, которые ничтожны по сравнению с пропастью, разделяющей два пути развития, но наша приверженность тем традициям, которые сделали Англию и США странами, где живут независимые и свободные, терпимые и благородные люди.

Попередн.

Україна сьогодні - Чи повинні ми підкорюватись диктатурі більшості? - продовження 1

Теперь мы должны ненадолго вернуться к той важнейшей мысли, что свобода личности несовместима с главенством одной какой-нибудь цели, подчиняющей себе всю жизнь общества. Единственным исключением из этого правила является в свободном обществе война или другие локализованные во времени катастрофы. Мобилизация всех общественных сил для устранения такой ситуации становится той ценой, которую мы сознательно платим за сохранение свободы в будущем. Из этого ясно, почему бессмысленны модные ныне фразы, что в мирное время мы должны будем делать то-то и то-то так, как делаем во время войны. Можно временно пожертвовать свободой во имя более прочной свободы в будущем. Но нельзя делать этот процесс перманентным.

Принцип, что никакая цель не должна стоять в мирное время выше других целей, применим и к такой задаче, имеющей сегодня, по общему признанию, первостепенную важность, как борьба с безработицей. Нет сомнений, что мы должны приложить к ее решению максимум усилий. Тем не менее это не означает, что данная задача должна доминировать над всеми другими или, если воспользоваться крылатым выражением, что ее надо решать "любой ценой". Категорические требования зашоренных идеалистов или расплывчатые, но хлесткие призывы вроде "обеспечения всеобщей занятости" ведут обычно к близоруким мерам и в конечном счете не приносят ничего, кроме вреда.

Мне представляется крайне важным, чтобы после войны, когда мы вплотную столкнемся с этой задачей, наш подход к ее решению был абсолютно трезвым и мы бы полностью понимали, на что здесь можно рассчитывать. Одна из основных особенностей послевоенной ситуации будет определяться тем обстоятельством, что сотни тысяч людей -- мужчин и женщин, будучи заняты в специализированных военных областях, неплохо зарабатывали в военное время. В мирное время возможности такого трудоустройства резко сократятся. Возникнет нужда в перемещении работников в другие области, где заработки многих из них станут значительно меньше. Даже целенаправленная переквалификация, которую, безусловно, придется проводить в широких масштабах, целиком не решит проблемы. Все равно останется много людей, которые, получая за свой труд вознаграждение, соответствующее его общественной пользе, будут вынуждены смириться с относительным снижением своего материального благосостояния.

Если при этом профсоюзы будут успешно сопротивляться всякому снижению заработков тех или иных групп людей, то развитие ситуации пойдет по одному из двух путей: либо будет применяться принуждение и в результате отбора кого-то станут переводить на относительно низко оплачиваемые должности, либо людям, получавшим во время войны высокую зарплату, будет позволено оставаться безработными, пока они не согласятся работать за относительно более низкую плату. В социалистическом обществе эта проблема возникает точно так же, как и во всяком другом: подавляющее большинство работников будут здесь против сохранения высоких заработков тем, кто получал их только ввиду военной необходимости. И социалистическое общество в такой ситуации, безусловно, прибегнет к принуждению. Но для нас важно, что, если мы не захотим прибегать к принуждению и будем в то же время стремиться не допустить безработицы "любой ценой", мы станем принимать отчаянные и бессмысленные меры, которые будут приносить лишь временное облегчение, но в конечном счете приведут к серьезному снижению продуктивности использования трудовых ресурсов. Следует отметить, что денежная политика не сможет стать средством преодоления этих затруднений, ибо она не приведет ни к чему, кроме общей и значительной инфляции, необходимой, чтобы поднять все заработки и цены до уровня тех, которые невозможно снизить. Но и это принесет желаемые результаты только путем снижения реальной заработной платы, которое произойдет при этом не открыто, а "под сурдинку". А кроме того, поднять все доходы и заработки до уровня рассматриваемой группы означает создать такую чудовищную инфляцию, что вызванные ею рассогласования и несправедливости будут значительно выше тех, с которыми мы собираемся таким образом бороться.

Эта проблема, которая с особой остротой встанет после войны, возникает в принципе всякий раз, когда экономическая система вынуждена приспосабливаться к переменам. И всегда существует возможность занять на ближайшее время всех работников в тех отраслях, где они уже работают, путем увеличения денежной массы. Но это будет приводить только к росту инфляции и к сдерживанию процесса перетекания рабочей силы из одних отраслей в другие, необходимого в изменившейся ситуации, -- процесса, который в естественных условиях всегда происходит с задержкой и, следовательно, порождает определенный уровень безработицы. Однако главным недостатком этой политики является все же то, что в конечном счете она приведет к результатам, прямо противоположным тем, на которые она нацелена: к снижению производительности труда и соответственно к возрастанию относительного числа работников, заработки которых придется искусственно поддерживать на определенном уровне.

* * *

Не подлежит сомнению, что в первые годы после войны мудрость в экономической политике будет необходима как никогда и что от того, как мы станем решать экономические проблемы, будет зависеть сама судьба нашей цивилизации. Во всяком случае сначала мы будем очень бедны, и восстановление прежнего жизненного уровня станет для Великобритании более сложной задачей, чем для многих других стран. Но, действуя разумно, мы, безусловно, сможем самоотверженным трудом и специальными усилиями, направленными на обновление промышленности и системы ее организации, восстановить прежний уровень жизни и даже его превзойти. Однако для этого нам придется довольствоваться потреблением в пределах, позволяющих решать задачи восстановления, не испытывая никаких чрезмерных ожиданий, способных этому воспрепятствовать, и используя наши трудовые ресурсы оптимальным образом и для насущных целей, а не так, чтобы просто как-нибудь занять всех и каждого. [Здесь, по-видимому, стоит подчеркнуть, что, как бы нам ни хотелось ускорить возврат к свободной экономике, это не означает, что все ограничения военного времени можно будет снять в один миг. Ничто так не подорвет веру в систему свободного предпринимательства, как резкая (пусть даже и кратковременная) дестабилизация, которая возникнет в результате такого шага. Несомненно, что экономика военного времени должна быть преобразована путем тщательно продуманного постепенного ослабления контроля, которое может растянуться на несколько лет. Вопрос заключается только в том, к какой системе мы будем при этом стремиться.] Вероятно, не менее важно не пытаться быстро излечить бедность, перераспределяя национальный доход вместо того, чтобы его наращивать, ибо мы рискуем при этом превратить большие социальные группы в противников существующего политического строя. Не следует забывать, что одним из решающих факторов победы тоталитаризма в странах континентальной Европы было наличие большого малоимущего среднего класса. В Англии и США ситуация пока что иная.

Мы сможем избежать угрожающей нам печальной участи только при условии быстрого экономического роста, способного вывести нас к новым успехам, какими бы низкими ни были наши стартовые позиции. При этом главным условием развития является готовность приспособиться к происходящим в мире переменам, невзирая ни на какие привычные жизненные стандарты отдельных социальных групп, склонных противиться изменениям, и принимая в расчет только необходимость использовать трудовые ресурсы там, где они нужнее всего для роста национального богатства. Действия, необходимые для возрождения экономики страны и достижения более высокого уровня жизни, потребуют от всех небывалого напряжения сил. Залогом успешного преодоления этого непростого периода может быть только полная готовность каждого подчиняться этим мерам и встретить трудности, как подобает свободным людям, самостоятельно прокладывающим свой жизненный путь. Пусть каждому будет гарантирован необходимый прожиточный минимум, но пусть при этом будут ликвидированы все привилегии. И пусть не будет извинения ни для каких попыток создать замкнутые групповые структуры, препятствующие во имя сохранения определенного уровня материального благосостояния группы вхождению новых членов извне.

"К черту экономику, давайте строить честный мир", -- такое заявление звучит благородно, но в действительности является совершенно безответственным. Сегодня в нашем мире каждый убежден, что надо улучшать материальные условия жизни в той или иной конкретной сфере, для той или иной группы людей. Сделать такой мир лучше можно, только подняв в нем общий уровень благосостояния. Единственное, чего не выдержит демократия, от чего она может дать трещину, -- это необходимость существенного снижения уровня жизни в мирное время иди достаточно длительный период, в течение которого будут отсутствовать видимые улучшения.

початок

Див. закінчення

Швейцария - финансовая система и др. инфо...

Здесь приведены основные ссылки на информацию о финансовой системе Швейцарии, Национальном банке Швейцарии и др.

Если возникают трудности с чтением и/или пониманием указанных ссылок - не обессудьте.

Одним из основных стабилизирующих факторов швейцарского франка является глубоко нейтральный статус Швейцарии, ее неучастие в военных конфликтах (даже каким-либо косвенным образом) на протяжении многих СТОЛЕТИЙ, что значительно снижает расходы правительства Швейцарии по сравнению с США.

Подтверждением этого являются данные следующего графика, приведенного ниже:

Настоящие Деньги против "Стабильных Денег" и "Нейтральных Денег"

Ждите... Пока еще в процессе...

Пред.

См. след.

Путь к Золотой Гривне - вариант №1 (окончание)

Путь к Золотой Гривне - вариант №1 (окончание)

Как только эти четыре шага будут выполнены, страна окажется в эффективном обменном стандарте со швейцарским франком. В этом монетарном режиме, поскольку обменный курс швейцарский франк-гривня остается фиксированным, арбитраж приведет к тому, что покупательная способность гривни будет постоянно и быстро настраиваться так, чтобы поддерживать “паритет покупательной способности” со швейцарским франком. Таким образом, и уровень инфляции, и конфигурация относительных цен будет идентична в гривнях и швейцарских франках. Это означает, что будет невозможно купить какой-либо товар дешевле в единицах одной из двух валют где-либо в мире.

Это также подразумевает, что не будет необходимости в проведении какой-то местной монетарной политики: предложение гривни будет автоматически меняться в ответ на изменения в международном балансе платежей, как основная часть процесса сохранения паритета покупательной способности. Таким образом, если спрос на гривню в экономике растет, то попытки домохозяйств и бизнесов увеличить свои авуары в этой валюте вызовут уменьшение спроса на немонетарные товары и услуги. В результате цены на товары в гривне начнут падать, покупательная способность гривни начнет расти выше паритета со швейцарским франком, делая покупки в гривнях дешевле, чем в швейцарских франках. Это приведет к возрастанию экспорта и падению импорта для Украины, приводя к профициту в балансе платежей и притоку швейцарских франков. Эти излишние швейцарские франки будут затем выкуплены Конвертационным Агентством и обменены на гривни по официальному обменному курсу. Так как предложение гривни в обращении таким образом расширится, цены в гривнях двинутся в обратном направлении до тех пор, пока не восстановится паритет покупательной способности и, соответственно, равновесие баланса платежей.

Таким образом, денежная масса в обращении спонтанно регулируется относительно спроса на деньги посредством изменений в балансе платежей. Также следует отметить, что такая система приводит к “импортированию” инфляции из Швейцарии, какая бы она ни была. Чтобы увидеть, как это может происходить, предположим, что Центральный Банк Швейцарии увеличил предложение швейцарских франков в отсутствие соотвествующего спроса на них. Первоначально это вызовет рост цен в Швейцарии, приводя к падению соотношения между покупательной способностью швейцарского франка и гривни ниже установившегося обменного курса. Поскольку теперь будет выгоднее покупать товары в гривнях, образуется излишек швейцарских франков при этом официальном обменном курсе и этот излишек Конвертационное Агентство должно обменять (выкупить) за гривни. Поскольку эти вновь поступившие гривни увеличат денежную массу в гривне, общие цены в Украине начнут расти, чтобы восстановить паритет с ценами Швейцарии. И по мере того, как Швейцария продолжает увеличивать свою денежную массу, система обмена швейцарских франков приведет к тому, что гривня будет терять свою покупательную способность примерно с той же скоростью, что и швейцарский франк. Кроме того, в процессе этого уравновешивания темпов инфляции, реальные доходы будут перераспределяться от украинцев, которые получают новые швейцарские франки позже в этом процессе, т.е., после того, как большинство цен в Швейцарии уже вырастут, к швейцарским резидентам и организациям, особенно к правительству Швейцарии к другим первоначальным получателям новых денег.²⁸ Это перераспределение реального дохода от пользователей гривни к пользователям швейцарского франка проявится в профиците баланса платежей со Швейцарией, который Украина получит во время этого процесса, так так некоторая часть украинских товаров, проданных в Швейцарию будет компенсироваться не импортом реальных товаров и услуг из Швейцарии, а бумажными швейцарскими франками. Следует отметить, что эти специфические воздействия импортированной инфляции швейцарского франка на распределение национального дохода не изменятся просто из-за того, что Конвертационное Агентство могло бы держать свои резервы в швейцарских франках в форме процентных активов.²⁹

Кроме того, Украина будет не только импортировать инфляцию, существующую в Швейцарии; в результате арбитража искажение структуры процентных ставок и относительных цен, проистекающее из создания фидуциарных средств в Швейцарии, быстро и полностью передастся в Украину. Это означает, что Украина будет таким же самым образом подвержена спадам и подъемам бизнесовых циклов, как и любой другой интегральный компонент “валютной области” швейцарского франка, например, как кантон Женевы или Берна. По крайней мере временно, экономическая судьба Украины будет в большой степени зависеть от политики Центрального банка Швейцарии (или какого-то другого центрального банка, в зависимости от выбранного Украиной варианта).

Я подробно останавливаюсь на этих недостатках системы фиксации обменного курса национальной валюты к исторически “твердой”—но все еще выпускаемой центральным банком—бумажной валюты, для того, чтобы акцентировать внимание на том моменте, что все это следует рассматривать исключительно, как переходную стадию для достижения цели. И даже в этой функции система имеет некоторые существенные достоинства. Первое, и наиболее важное - она забирает у государственных структур и их центрального банка управление над количеством денежной массы, обеспечивая тем самым немедленное освобождение от опасности чрезвычайного хаоса расчетов, вызываемого гиперинфляцией, которая является постоянной угрозой в условиях современного режима неограниченной монетизации долга. Второе: пресекая все последующие попытки национальной эмиссии денег, система убирает соблазн для правительства восстановить контроль над банковской системой с целю вмешательства в кредитные рынки для понижения кредитных ставок и обеспечения краткосрочного роста занятости и реального объема производства во время (импортированного) циклического спада.³⁰ Одновременно система искореняет основные причины финансовой паники: несовпадение временнОй структуры активов и пассивов, что является неотъемлемой чертой банковской системы с частичным резервированием. Убрав постоянно нависающую угрозу финансового краха, система лишает государственные структуры (правительство) возможности инжектировать “чрезвычайную ликвидность” в финансовую систему в качестве предлога для увеличения денежной массы центральным банком.

Это последнее достоинство переходной программы Мизеса отсутствует в варианте Валютного Агентства, продвигаемого свободными банкирами и некоторыми монетаристами. При системе Валютного Агентства, хотя сами банкноты Валютного Агентства будут на 100 процентов (или более) резервироваться долговыми обязательствами в иностранной резервной валюте, почти так же, как и банкноты Конвертационного Агентства Мизеса, коммерческие банки будут вольны выпускать депозиты и даже банкноты, резервированные только частично банкнотами Валютного Агентства.³¹ Это подвергает систему риску возникновения финансовой паники, особенно инициированной или включающей в себя процесс бегства капитала в иностранную валюту.³² В такой ситуации обширное желание иностранных и местных инвесторов в украинских предприятиях и ценных бумагах ликвидировать свои инвестиции и конвертировать свои гривни в швейцарские франки для инвестиций за границей, сначала приведет к повсеместной конвертации гривневых депозитов в гривневые банкноты Валютного Агентства. Это будет угрожать разрушением банковской системы с частичным резервированием и несомненно будет оказывать непреодолимое давление на Валютное Агентство принять на себя функцию центрального банка, как “кредитора последней инстанции”.³³

Последним преимуществом переходного режима, предлагаемого Мизесом, является то, что последний шаг по вводу полностью настоящих денег, 100 процентного золотого стандарта, будет простым и безболезненным. К сожалению, этот финальный шаг может иметь место только после того, как сама Швейцария решит восстановить золотую основу швейцарского франка.³⁴ Но как только швейцарский франк будет снова определен в точно указанном количестве золота, скажем, как одна тысячачетырехсотая часть тройской унции, Украинское Конвертационное Агентство затем конвертирует свои резервы в швейцарских франках в золото по курсу 1400 швейцарских франков за тройскую унцию и рассчитает золотое содержание новой золотой украинской гривни.³⁵ После этого оно (Конвертационное Агентство) использует это золото для оплаты всех своих гривневых банкнот и закроется. Правда, поскольку все Украинское общество думает и рассчитывается в гривнях, было бы разумно, чтобы прежде чем оплачивать золотом свои бумажные гривневые банкноты, Конвертационное Агентство отчеканило все полученное золото в монеты, деноминированные в гривнях. Эта однократная операция по чеканке монет может быть оплачена специальным фондом, созданным на проценты, заработанные Конвертационным Агентством на своих резервах в швейцарских франках. На самом деле неважно поступит ли оно таким образом или выплатит золото слитками или монетами, деноминированными в швейцарских франках, оставив получателям возможность организовать за свой счет частную чеканку монет из золотых слитков любых выбранных размеров и наименований. Важно, чтобы общество вступило в физическое обладание золотыми монетами и освоилось с их использованием. Индивидуальные держатели гривни затем решат, какую часть своих наличных балансов оставить в форме золотых монет, а какую часть держать в форме мгновенно конвертируемых в золото финасовых инструментов, таких как банкноты или текущие депозиты. Последние будут представлять собой буквально денежные сертификаты, которые будут функционировать, как эквивалент настоящего золота при обмене и будут подтверждать, что те, кто принял их в обмен, получают фактическое право собственности на точное количество золота, указанное в сертификате. Для того, чтобы эти банкноты и депозиты работали как настоящие права собственности на золото, учреждения, их выпускающие, обязаны законом держать 100-процентный запас золотых резервов всех своих обязательств.³⁶

Конечно, критики настоящих денег неустанно напоминают нам, что даже золотой стандарт может быть отменен, если правительство (лучше сказать - политики) решит больше не подчиняться “правилам игры”. Но это возражение совершенно пустое, потому что так можно возразить любой реформе, направленной на восстановление рыночной экономики и экономических расчетов. Государственные структуры могут в будущем выбрать установление тотального контроля над ценами или снова коллективизировать средства производства. Все эти нарушения “правил игры”, или, более точно, прав на частную собственность и свободу обмена, несомненно погрузят экономику снова в хаос расчетов. Суть в том, что настоящие деньги также являются фундаментальным институциональным требованием экономических расчетов, которое может быть уничтожено при нарушении государством прав собственности. Но это означает, что их восстановление и сохранение является обязательным, если нация хочет выжить и процветать.

Пред. начало

См. след.

²⁸ This is only true to the extent that Ukrainians actually do receive the newly-created Swiss francs late in the process. However, although this would generally be the case, it need not be so. Should the initial recipients of the new money, e.g., the Switzerland government or Switzerland's import firms, spend most of their newly-acquired Swiss Francs directly on Ukrainian exports, and the Ukranian exporters in turn spend this windfall mainly on domestic products, causing prices in Ukraine to rise in advance of the rise in Switzerland prices, the redistribution of real income caused by the Swiss franc inflation would generally benefit Ukrainians at the expense of Switzerlanders.

²⁹ In other words, even though the Ukrainian Conversion Agency would capture the “seignorage” from issuing hryvnias by investing its Swiss franc reserves in interest-bearing securities, this would not negate the likelihood that the seignorage appropriated by the Swiss Central bank's Swiss franc creation would take a separate toll on the income and wealth of individual Ukranians.

³⁰ Of course, such a domestic “cheap money” policy is completely ineffective in dealing with the temporary upsurge in unemployment that normally accompanies a cyclical downturn. This unemployment is inherently speculative and self-liquidating, as workers whose labor services have previously been misallocated invest their time and other resources in “job prospecting” for their best employment opportunities in an economy whose production structure and pattern of resource allocation is being radically reshaped to reflect consumers’ genuine time preferences. As long as the freedom to exchange is rigorously enforced in the labor market, however, this process will operate expeditiously and efficiently, and no permanent mass unemployment will result. Laborers will quickly find that they have no recourse but to accept the lower real wage rates necessitated by the malinvestment and destruction of capital that follows in the wake of imported credit inflation. An expansionary domestic monetary policy will only delay the needed labor market adjustments and pile new capital malinvestments atop the old.

³¹ Schuler et al., “Replacing the Ruble”, p. 17; and George Selgin, “The ECU Could Stabilize Eastern Currencies”, in The Wall Street Journal (January 9, 1992): p. A12.

³² This is recognized by by Allan H. Meltzer (“The Benefits and Costs of Currency Boards”, The Cato Journal 12 [Winter 1993]: p. 709), a lukewarm proponent of currency boards. On the key role of fractional-reserve banking in precipitating the capital flight of the 1930s, see Mises, Economic Calculation, pp. 107–09.

³³ This scenario appears to be developing in Hong Kong as I write this in September 1997. A general—but not yet headlong—exodus of capital from Southeast Asia is beginning to cause a credit crunch, resulting in a sharp increase in the Hong Kong interbank, or Hibor, rate and the drawing down of dollar reserves by Hong Kong’s currency-board-like Monetary Authority to defend the fixed exchange rate between the Hong Kong and U.S. dollars. Should large lenders to the region, such as the Japanese banks, lose confidence in the stability of the indigenous currencies, a pell-mell flight of capital would ensue, the Hibor would climb to stratospheric heights and weaker Hong Kong banks would be unable to borrow on the market to finance the continuing redemption of their demand liabilities. At this point the Hong Kong Monetary Authority would forsake its role as a strict currency board and begin to lend to the failing banks to ward off bank runs and widespread financial panic. On the developing financial crisis in Southeast Asia, see Erik Guyot (“Hong Kong’s Rates Rise, Prompting Fears of Slowdown”, in The Wall Street Journal 230 [September 10, 1997]: p. A16) and Jathon Sapsford (“Japan’s Banks Will Keep Asian Spigot Flowing and Help Avoid Credit Crunch”, in The Wall Street Journal 230 [September 8, 1997]: p. A15).

³⁴ If a small country like Ukraine attempted to unilaterally reestablish gold convertibility for its currency, it would face the problem of sudden and unpredictable fluctuations of its price level. This would result not from any innate feature of gold but from the actions of governmental monetary authorities abroad. If the latter begin to substantially increase the rates of growth of their national fiat money supplies, this could precipitate panic buying of gold by their citizens as a hedge against inflation. This would drive up the value of gold relative to other goods, thereby causing a sudden deflation of prices in terms of Ukraine’s gold currency. Or foreign governments might decide to dump part of their accumulated gold stocks to temporarily prop up the exchange rate for their depreciating fiat currencies, to increase their current revenues, or to punish gold speculators. This sell-off would depress the value of gold and cause hryvnia prices to surge upward. But the risks associated with unilaterally establishing a gold convertible currency must, of course, be compared with the inflationary risks posed by tying on to a “harder” fiat currency such as the dollar, whose stock may be inflated at double-digit rates at any time as the result of an arbitrary political decision. If, in assessing these risks, Ukrainians decide that a gold-convertible currency is the safer course for the transition period, then the proposal in the text is readily adaptable to this decision by simply substituting “gold” and “gold market” for “Swiss franc” and “foreign exchange market” wherever these terms appear.

³⁵ If the par rate between the hryvnia and the Swiss franc had been fixed at 7 hryvnias per Swiss franc, then, given the definition of the Swiss franc as 1/1,400 oz. of gold, each gold hryvnia would contain 1/9,8 thousandth oz. of gold (= 1/1,400 oz. of gold per Swiss franc x 1/7 Swiss franc per hryvnia).

³⁶ The enforcement of one hundred percent reserves would not require the continuation of the administrative mandate of the transition regime that banks be split into deposit and saving departments. Presumably, by the time the government of the U.S. and possibly other G-7 governments have decided to restore the gold standard, Ukraine will have formulated a body of property law that includes recognition of the true economic nature of bank notes and demand deposits, i.e., as nothing more or less than property titles to the money commodity, gold. In fact, it would not be difficult to incorporate a legal principle requiring 100 percent reserves for demand deposits into a system of property law adopted from Western market economies, because, as de Soto (“A Critical Analysis of Central Banks”, pp. 29–30) has pointed out, such a general legal principle was contained in the continental European juridical tradition which extends from old Roman Law to the French and Spanish legal codes of the early twentieth century. A second problem that would need to be resolved upon the transition to a completely sound money is the disposition of the fiduciary media that were issued by the banks prior to the transition period and whose stock has been since frozen. While the continued existence of these media would not necessarily disrupt monetary calculation, they would remain a source of weakness—and, therefore, of never-ending temptation for government intervention—in the financial system. One possible method of liquidating them is to transfer to the commercial banks the proceeds from the sale of the central bank’s assets upon its dissolution. The commercial banks would then use these assets to purchase the gold reserves necessary to transform their margin of unbacked demand liabilities into 100-percent gold-backed money certificates. This would mean of course a windfall capital gain for the shareholders of these banks.

Путь к Золотой Гривне - вариант №1 (начало)

Золотая гривня - версия 1.0⁰ (начало)

То, что сказал Мизес в 1953 году, верно и сегодня: “Настоящие деньги и сегодня означают то, что они означали в девятнадцатом веке: золотой стандарт. Основное преимущество золотого стандарта состоит в том, что он делает определение покупательной способности денежной единицы независимым от действий государственных структур. Он вырывает из рук “экономических царей” их наиболее страшный инструмент. Он лишает их возможности создавать инфляцию”. Идеалом настоящих денег является, таким образом, полноценный золотой стандарт, который полностью отделен (независим) от государства. К сожалению, в отличие от двух других обязательных условий для экономических расчетов—частной собственности и свободных рынков—которые могут и должны быть введены (реализованы) быстро—если возможно, то в один день—введение режима настоящих денег потребует некоторого более длительного переходного периода.²³ Но это не означает, что быстрые и четкие шаги не могут быть немедленно предприняты на пути к этому идеалу.

Фактически, Мизес²⁴ предложил переходную программу для денежной реконструкции послевоенной Европы в начале 1950-х годов, которая легко может быть адаптирована для современной пост-коммунистической Европы. На самом деле, Валютное Агентство, которое предлагалось рядом сторонников стабильных денег в последние годы, представляет собой ничего более, как ошибочный вариант из программы Мизеса.²⁵ Реформа Мизеса преследовала две цели: лишить национальное правительство возможности финансировать бюджетный дефицит за счет монетизации долга и предотвратить систематическое искажение структуры кредитных ставок и системы межвременных цен, которое неизбежно проистекают из неоправданной кредитной экспансии. Как объяснял Мизес,²⁶ "Главное, чтобы государственные структуры больше не имели возможности увеличивать количество денежной массы в обращении и количество выпущенных чеков, если они не покрыты полностью, т.е. на 100%, депозитами, вложенными населением. Не должно остаться никакой щели, никакого черного хода для проскальзывания инфляции в экономику".

Первым шагом в этой реформе является запрет существующему центральному банку или самим государственным структурам предпринимать любые действия, которые расширяли бы количество денежной массы. Это включает в себя операции на открытом рынке и займы центрального банка, а также печатание денег министерством финансов в "чрезвычайных" ситуациях. Второй шаг: коммерческим банкам и другим финансовым учреждениям должно быть также запрещено ссуживать какую-то ни было часть вновь открываемых депозитов; другими словами, все депозиты—включая нечековые срочные депозиты, выдаваемые по требованию—открытые после начала денежной реформы, должны подчиняться правилу 100‑процентного резервирования. Для соблюдения этого правила закон должен обязать банки разделиться на “депозитные” и “сберегательные” отделения. При этом “депозитным” отделениям должно быть строжайше запрещено расширять их безналичные активы свыше общей суммы своих необеспеченных пассивов по состоянию на дату начала проведения реформы. Т.е., депозитные отделения не смогут выдавать новые кредиты, используя средства на счетах вкладчиков. В результате все новые выпуски фидуциарных средств будут пресечены. Сберегательное отделение будет вольно предлагать bona fide (четко определенные) срочные депозиты, например, депозитные сертификаты с контрактной (договорной) датой выплаты, и эти денежные обязательства не будут иметь требований по резервированию. Сберегательные отделения банков и другие учреждения будут также вольны предлагать акции денежных и других типов инвестиционных фондов полностью свободных от юридических требований по резервированию, поскольку такие фонды являются прямым инструментарием сбережений и инвестиций. Эти два взаимосвязанных шага (1-й и 2-й) приведут к замораживанию денежной массы национальной валюты.

Третий шаг, который должен быть предпринят одновременно с первыми двумя, это либерализация рынка иностранных валют так, чтобы национальная валюта стала полностью и эффективно конвертироваться в исторически более “твердые”, т.е. менее подверженные инфляции, (бумажные) валюты, такие, как доллар США, евро или швейцарский франк. По мере того, как дилеры и спекулянты на международном валютном рынке будут убеждаться в твердости этих реформ, обесценивание национальной валюты—предположим, что это украинская гривня—в конце концов прекратится; потом начнется ее удорожание, поскольку покупательная способность гривни, чья денежная масса теперь строго заморожена, начнет расти относительно иностранных валют, даже самая твердая из которых будет вероятнее всего обесцениваться из-за возрастания ее количества вследствие действий соответствующего центрального банка. По мере того, как повсеместное удорожание гривни станет явным, обменный курс между гривной и выбранной твердой валютой, например швейцарским франком, постепенно стабилизируется. В этот момент рыночный обменный курс должен быть закреплен законом, как официальный. Этот обменный курс будет поддерживаться полной и безусловной конвертабельностью между этими двумя валютами.

Я остановился в выборе опорной твердой валюты на швейцарском франке, как на наименее обесцененной валюте за последние 120 лет из всех имеющихся в настоящее время. Кроме того, объем ВВП Украины тоже позволяет сделать такой выбор.

Для обеспечения конвертабельности между гривней и швейцарским франком необходим четвертый шаг: создание Конвертационного Агентства, которому будет вменена единственная функция покупки и продажи гривни в обмен на швейцарский франк по официальному обменному курсу. Для того чтобы достичь этой цели, т.е. чтобы рыночный обменный курс соотвествовал официальному, это агентство должно быть уполномочено законом создавать гривню, на 100 процентов обеспеченную швейцарским франком. Этому агентству понадобится первоначальный объем резервов в швейцарских франках, которым оно сможет выкупать все количество гривни, предъявленное ему, по официальному обменному курсу. Эти первоначальные резервы в швейцарских франках должны быть ссужены ему центральным банком или казначейством на бесконечный срок и беспроцентно. Скорее всего, этот первоначальный объем швейцарских франков надо будет купить на доллары, имеющиеся в резерве Национального Банка Украины. Следует особо отметить, что Конвертационное Агентство не будет иметь никаких отношений с центральным банком (НБУ) или казначейством после получения этих первоначальных резервов в швейцарских франках. Более того, будет и далее в силе строгий законодательный запрет для центрального банка создавать гривню посредством ссуд или покупки активов до тех пор, пока не завершится переход к классическому золотому стандарту и центральный банк будет ликвидирован.²⁷ Правительству тоже никогда не будет разрешено выпускать гривню, за исключением выпуска разменной монеты. Однако, для предупреждения любой попытки правительства финансировать свой дефицит за счет наводнения рынка разменной монетой, выпуск разменных монет должен будет подчиняться двум законодательным ограничениям: во-первых, эти монеты должны иметь полную платежную силу только по отношению к самому правительству (в расчетах только с самим правительством); во-вторых, правительство будет обязано выкупать все предъявленные монеты гривневыми банкнотами или депозитами без задержки (немедленно) и без потери стоимости для их предъявителя. И, наконец, Конвертационное Агентство не будет иметь никаких привилегий в проведении своих сделок в иностранной валюте; оно будет работать на рынке обмена валют, как и любой другой агент, покупая и продавая на свободном рынке.

Пред.

См. окончание

⁰ From: Joseph T. Salerno, “Money, Sound and Unsound”,
2010 by the Ludwig von Mises Institute: pp. 484–496.

²³ Ludwig von Mises, The Theory of Money and Credit (Indianapolis, Ind.: Liberty Classics, [1952] 1981), p. 480. On this point, see Murray N. Rothbard, “How and How Not to Desocialize,” in The Review of Austrian Economics 6, no. 1 (1992): pp. 70–71. Otherwise, Rothbard supports the “One-Day Plan” for desocialization put forward by Yuri N. Maltsev, “The Maltsev One-Day Plan,” in The Free Market 8 (November 1990): p. 7.

²⁴ Mises, Theory of Money and Credit, pp. 485–90.

²⁵ An especially good discussion of the nature and functioning of currency boards, which includes references to the recent literature, is Owen F. Humpage and Jean M. McIntire, “An Introduction to Currency Boards,” Federal Reserve Bank of Cleveland Economic Review 31 (2nd Quarter 1995): pp. 2–11. Currency boards have been suggested for countries such as Lithuania (Kurt Schuler, George Selgin and Joseph Sinkey, Jr., “Replacing the Ruble in Lithuania: Real Change versus Pseudoreform,” in Policy Analysis 163 [October 28, 1991], Washington D.C.: The Cato Institute), Russia (Steve H. Hanke and Kurt Schuler, “Currency Boards and Currency Convertibility,” in The Cato Journal 12 [Winter 1993]: pp. 687–705 and Steve H. Hanke, Lars Jonung and Kurt Schuler, Russian Currency and Finance: A Currency Board Approach to Reform [New York: Routledge, 1993], and Mexico (Owen F. Humpage, “A Mexican Currency Board?” Federal Reserve Bank of Cleveland Economic Commentary [March 15, 1995]).

²⁶ Mises, Theory of Money and Credit, p. 481.

²⁷ The central bank may be permitted to remain in existence during the course of the transition period, continuing to collect and dispose of the interest on its assets and to provide check-clearing services to the commercial banks (if it had performed this function in the past). Under no circumstances, however, should the central bank be permitted to retain its function of regulating the banking system and, in particular, of monitoring and enforcing the system’s adherence to the new 100 percent-reserve rule for demand deposits. The very rationale of central banking is to foster and support fractional-reserve banks in their natural desire to expand credit, and this has been its historical function as well. Thus, it would be the height of folly to permit officials whose very jobs consisted in undermining sound money to exercise any influence over the emerging sound money regime.

Настоящие Деньги и... современная Украина(2)

Продолжение 2.

Нам не надо ожидать краха бума и отмены денежного обмена для того, чтобы увидеть начало хаоса расчетов. Как указал Мюррей Н.Ротбард¹⁰ "...каждая государственная фирма создает свой собственный остров хаоса в экономике; не нужно ожидать прихода полного социализма, чтобы хаос начал свою работу... (Любое) правительственное управление инжектирует точку хаоса в экономику; а, поскольку все рынки взаимосвязаны в экономике, каждая правительственная активность разрушает и искажает ценообразование, распределение факторов, соотношение потребление/инвестиции, и т.д." Но если это является истиной для экономики в целом, это еще вернее для денежной сферы. Функция денег, как общего средства обмена и инструмента экономических расчетов гарантирует, что даже в начале инфляционного денежного режима, его разрушающие эфекты на ценообразование, расчеты, и распределение ресурсов передаются быстро и непосредственно на все рынки.

Случаем, относящимся к рассматриваемому вопросу, является ситуация, при которой денежная масса в обращении определяется эмиссией необеспеченных банкнот и депозитов (известных как "фидуциарные средства") банковской системой с частичным резервированием.

Сегодня это обычно происходит, когда центральный банк создает дополнительные резервы для своей национальной банковской системы для того, чтобы понизить кредитную ставку внутри страны. Когда коммерческие банки получают эти новые резервы, они ссуживают их, создавая новые депозитные счета в процессе временного возрастания предложений по кредитованию и понижению структуры кредитных ставок. К несчастью, это снижение кредитных ставок не отражает изменений лежащего в основе межвременного потребления, или "временнЫх" предпочтений участников рынка. Более того, эти подвижки кредитных ставок сами двинутся в противоположном направлении как только прекратится накачивание банковских кредитов. Тем не менее, предприниматели, ошибочно восприняв первоначальное падение кредитных ставок, как долговременную тенденцию, склонны получать дополнительные кредиты и инвестировать их в свой акционерный капитал или в развитие своих основных производственных фондов. Они действуют так, потому что их расчеты, используя низкую кредитную ставку, показывают, что настоящая сниженная стоимость будущего продукта, отнесенного к определенным производственным средствам, сейчас превышает его текущую покупательную цену, несмотря на тот факт, что общие предпочтения потребителей на потребление в более отдаленном будущем в действительности не интенсифицируются. Возрастание спроса на товары долгосрочного использования, который возникает, приведет к расширяющемуся возрастанию в цене этих товаров относительно цен потребительских товаров. Это смещение относительных цен (которое кажется постоянным и даже усиливающимся) будет в дальнейшем искажать расчет прибыли и ошибочно стимулировать предпринимателей-бизнесменов увеличивать перераспределение денежных инвестиций и производственных затрат в сферу промышленности производства товаров долгосрочного использования, для того чтобы расширить это производство.

Кажущееся процветание в реальной экономике будет отражаться в финансовом секторе, при этом искусственно заниженные кредитные ставки в соединении с высокими заработками фирм, производящих товары долгосрочного использования, вызывают бум на рынках акций, ценных бумаг и на рынке недвижимости. Хаос расчетов, вызванный ничем неоправданным расширением банковских кредитов, проявится только тогда, когда страх перед инфляцией цен вынудит центральный банк ограничить или запретить поток новых денег через кредитные рынки. В этой точке процесс нарушения ценообразования прекращается и денежные расчеты опять начинают точно и чувствительно отражать наиболее высокоценное использование ограниченных ресурсов. Обычно следует резкое повышение кредитных ставок и финансовый коллапс, сопровождаемый рано или поздно депрессией реальной экономической активности и высоким уровнем безработицы, банкротствами бизнесов, в основном в промышленностях производства товаров долгосрочного использования. Так называемая "депрессия" или "рецессия" являются периодом, во время которого ощибки неверного инвестирования, сделанного во время хаоса расчетов, спровоцированного расширением банковского кредитования, проявляются и корректируются, и экономика болезненно перестраивает относительное производство товаров долгосрочного потребления и потребительских товаров в соотвествии с реальными преференциями потребления/накопления, сложившимися в (экономическом) обществе.

Так что настоящие деньги - это просто такие деньги, которые не ведут к системной фальсификации и нулификации расчетов. По словам Мизеса "ради экономических расчетов все, что нужно - это избегать больших и резких колебаний в общем количестве денег в экономике." Поэтому, программа настоящих денег - это не недостижимый идеал, а программа, которая может быть реализована за счет полного отделения процесса регулирования количества денег в экономике от государственных органов. Это включает в себя отмену центрального банка и фиктивных денег и восстановление товарных (золотых) денег, выбранных исключительно рынком и подчинящихся только рынку. Исторически классические золотые монеты и обеспечивают настоящие деньги: естественная и неизменная редкость золота полностью предотвращает гиперинфляцию, ограничивая при этом уровень, до которого банки с частичным резервированием могут расширять употребление бумажных денег. Как объяснял Мизес:¹¹

Золото, а до середины девятнадцатого века и серебро, очень хорошо служили всем целям экономических рачетов. Изменения в соотношении спроса и предложения на драгоценные металлы и результирующие колебания в покупательной способности происходили настолько медленно, что экономические расчеты предпринимателей могли ими безбоязненно пренебречь.

Но классический золотой стандарт, особенно в тех странах, где центральный банк возглавляет коммерческую банковскую систему как признанный "последний кредитор в критической ситуации", все еще допускает некоторое пространство для кредитной экспансии и системного хаоса расчетов, проявляющегося в бизнесовых циклах. Мизес сам признавал, что "Главной целью денежной политики должно быть лишение государственных структур запускать инфляцию и создавать условия, которые стимулировали бы неоправданную кредитную экспансию банков." Так что совершенная денежная политика настоящих денег потребует не только отмены фальшивых (бумажных) денег и ликвидации центрального банка, но также и строгого запрета банковской системы с частичным резервированием. Другими словами, настоящие деньги требуют, чтобы все долговые обязательства, принятые на себя банками в виде банкнот или депозитов, резервировались бы на 100% настоящими (золотыми) деньгами. Если точнее, то настоящие деньги требуют, чтобы, как в юридическом, так и в экономическом смысле, банковские банкноты и депозиты функционировали, как настоящее право собственности, выступая в точно таком же отношении к золотым депозитам в банках, как складская расписка-декларация-коносамент, выписанная на зерно, относится к сданному на хранение на элеватор зерну. Это означает, что создание и обмен правами несуществующей собственности, которое является сутью банковской системы с частичным резервированием¹² и считается мошенничеством в случае применения в других сферах бизнеса, должно быть тщательно запрещено. Только при таких условиях банковская система перестанет (работать, как) быть источник(ом) хаоса расчетов.

Пред. продолжение 1.

См. след.

¹⁰ Rothbard, Man, Economy, and State, p. 826

¹¹ Mises, Human Action, p. 224.

¹² For the elaboration of this view of fractional reserve banking, see Hans-Hermann Hoppe, with Jörg Guido Hülsmann and Walter Block, “Against Fiduciary Media,” in The Review of Austrian Economics 11, no. 1 (1998): pp. 15–20. For a juridical characterization of the demand deposit contract which is founded on a similar conception of fractional-reserve banking, see Jesús Huerta de Soto, “Critical Note on Fractional/Reserve Free Banking,” unpublished manuscript, pp. 29–39.

Настоящие Деньги и... современная Украина(1)

Продолжение 1.

Настоящие Деньги и... современная Украина(1)

Экономические расчеты требуют однородных единиц, которыми можно было бы манипулировать в арифметических операциях. Поскольку деньги являются общим средством обмена и, как таковые, тем одним товаром, который универсально и однообразно принимается участниками рынка, они (деньги) всегда заменяют один из двух товаров, которые обмениваются на любом рынке. Соответственно, деньги являются той единицей, в которой все экономические величины—расходы и доходы, прибыли и потери, капитал и поступающие средства—выражаются и рассчитываются. Экономические расчеты поэтому всегда являются и должны быть денежными расчетами, т.е. расчетами, использующими цену денег, которая проистекает, или предполагается, что проистекает из реальных операций обмена. Таким образом, примитивные процессы производства домохозяйств или бартерных экономик основываются на субъективных оценках наборов гомогенных товаров, а не на объективных расчетах прибылей и потерь. Более того, хотя средства производства могут наличествовать в таких экономиках, там нет способа определить стоимость их капитала обособленно или в комбинации. Без такого агрегатного выражения для его продуктивного богатства, индивидуальный агент, производящий в автаркии или для прямого обмена, никогда не будет в состоянии точно определить приведет или нет какое-то его определенное действие к расширению или уменьшению его источников будущего производства, т.е. к накоплению или потреблению капитала. Все, что он будет в состоянии сделать - это предположить (или записать) набор однородных и несоразмерных (?неоднородных?) товаров и услуг, используемых на входе производственного процесса, и различные наборы товаров, возникших в результате производства или полученых в обмен на результаты этого производства. Будет также невозможно без денежного обмена определить универсальный интерес или уровень социального временнОго предпочтения, которое можно было бы использовать в расчетах капитала. ⁶ Короче говоря, при отсутствии денег не существуют экономические величины и отсутствуют экономические расчеты. Это является сутью основы классической доктрины настоящих денег, как это было сформулировано Людвигом фон Мизесом.

Мизес⁷ сформулировал эту доктрину в следующих терминах:

Все, что требуется для экономических расчетов - это денежная система, чье функционирование не саботируется государственным вмешательством. Попытки увеличить количество денег в обращении для того, чтобы увеличить возможности правительства тратить больше денег или для того чтобы вызвать временное понижение кредитной ставки, разрушают все финансовые дела и приводят в беспорядок экономические расчеты. Первейшей целью денежной политики должно быть предотвращение инфляции, развивающейся в результате действий государственных структур, и предотвращение действий государственных структур, создающих условия, которые бы поощряли банки на неоправданное расширение выдачи кредитов.

Деньги являются ненастоящими до той степени, до которой они способствуют хаосу в расчетах, фальсифицируя предпринимательскую оценку цен и расчет прибыли и приводя к систематическому неверному перераспределению денежных инвестиций и производственных факторов. Возьмем крайний случай гиперинфляции, при котором "уровень цен", т.е. полные цены, начинают расти с быстрым и непредсказуемым ускорением. Не имея никакой перспективы корректной оценки результирующих цен более чем на несколько дней или недель наперед, заявки предпринимателей на факторных рынках начинают отражать исключительно только цену ресурсов, используемых в производственном процессе, призванную обслужить спрос потребителя в непосредственном ближайщем будущем, например, в сфере услуг, в оптовой и розничной торговле, и на предприятиях, вовлеченных в различные виды спекуляций товарами потребления. Когда процесс предпринимательской оценки неспособен принимать во внимание цену вкладов ресурсов для трудоемких по времени производств, структура экономики производства радикально "сокращается" и перестает координироваться с базовой структурой потребительских предпочтений на потребеление в настоящем и будущем. Как только начинает преобладать хаос в расчетах, индустриальные процессы, особенно те, которые вовлечены в строительный бизнес, производство товаров длительного пользования, добычу ископаемых, практически останавливаются, безработица неудержимо растет, и полномасштабная депрессия развивается в среде бушующей инфляции.⁸ Когда гиперинфляция достигает своей финальной стадии, возникает ситуация безудержного "полета к реальным ценностям", когда все участники рынка стремятся избавиться от постоянно обесценивающихся и почти ничего не стоящих денег немедленно тратя их, хотя при этом уже нет почти никого, кто согласен взять эти деньги в обмен на "настоящие" товары хоть на каких-нибудь условиях. На этой стадии, не имея доступа к относительно устойчивой иностранной валюте или к товарным деньгам (золотым), денежные расчеты полностью сводятся к нулю, а экономика погружается в хаос расчетов и бартер.⁹

Пред.

См. продолжение 2.

⁶ Joseph T. Salerno, “Monetary Neutrality vs. Monetary Calculation: The Problem of Deflation,” 1997 Austrian Scholars Conference Working Paper 27 (Auburn, Ala.: Ludwig von Mises Institute), pp. 21–23; Ludwig von Mises, Economic Calculation in the Socialist Commonwealth, trans. S. Adler (Auburn Ala.: Praxeology Press, 1990), p. 65; Ludwig von Mises, Human Action: A Treatise on Economics, 3rd ed. (Chicago: Henry Regnery Company, 1966), pp. 210–11.

⁷ Mises, Human Action, p. 224.

⁸ As Costantino Bresciani-Turroni (The Economics of Inflation: A Study of Currency Depreciation in Post-War Germany, trans. Millicent E. Savers [London: George Allen & Unwin Ltd., (1937) 1968], p. 220) observed regarding the German hyperinflation, “...the continual and very great fluctuations in the value of money made it very difficult to calculate the costs of production and prices, and therefore also made difficult any rational planning of production.

The entrepreneur, instead of concentrating his attention on improving the product and reducing his costs, often became a speculator in goods and foreign exchanges.” Bresciani-Turroni (ibid., pp. 222–23) went on to describe the widespread stoppage of sales and mass unemployment that developed in October and November of 1923 at the height of the hyperinflation.

⁹ Ludwig von Mises, On the Manipulation of Money and Credit, ed. Percy L. Greaves, trans. Bettina Bien Grieves (Dobbs Ferry, N.Y.: Free Market Books, 1978), pp. 5–16.