Путь к золотой гривне

Путь к золотой гривне¹

Адаптировано по работе Joseph T. Salerno, “Money, Sound and Unsound”, 2010 by the Ludwig von Mises Institute

Представлено Александром Власенко на конференции “Економічна інтеграція як умова підвищення добробуту у країнах СНД” , Одесса, ОНУ им.Мечникова, в апреле 2011 г.

То, что сказал Мизес в 1953 году, верно и сегодня: “Настоящие деньги и сегодня означают то, что они означали в девятнадцатом веке: золотой стандарт. Основное преимущество золотого стандарта состоит в том, что он делает определение покупательной способности денежной единицы независимым от действий государственных структур. Он вырывает из рук “экономических царей” их наиболее страшный инструмент. Он лишает их возможности создавать инфляцию”. Идеалом настоящих денег является, таким образом, полноценный золотой стандарт, который полностью отделен (независим) от государства. К сожалению, в отличие от двух других обязательных условий для экономических расчетов—частной собственности и свободных рынков—которые могут и должны быть введены (реализованы) быстро—если возможно, то в один день—введение режима настоящих денег потребует некоторого более длительного переходного периода.² Но это не означает, что быстрые и четкие шаги не могут быть немедленно предприняты на пути к этому идеалу.

Фактически, Мизес³ предложил переходную программу для денежной реконструкции послевоенной Европы в начале 1950-х годов, которая легко может быть адаптирована для современной пост-коммунистической Европы. На самом деле, Валютное Агентство, которое предлагалось рядом сторонников стабильных денег в последние годы, представляет собой ничего более, как ошибочный вариант из программы Мизеса.⁴ Реформа Мизеса преследовала две цели: лишить национальное правительство возможности финансировать бюджетный дефицит за счет монетизации долга и предотвратить систематическое искажение структуры кредитных ставок и системы межвременных цен, которое неизбежно проистекают из неоправданной кредитной экспансии. Как объяснял Мизес,⁵ “Главное, чтобы государственные структуры больше не имели возможности увеличивать количество денежной массы в обращении и количество выпущенных чеков, если они не покрыты полностью, т.е. на 100%, депозитами, вложенными населением. Не должно остаться никакой щели, никакого черного хода для проскальзывания инфляции в экономику”.

Первым шагом в этой реформе является запрет существующему центральному банку или самим государственным структурам предпринимать любые действия, которые расширяли бы количество денежной массы. Это включает в себя операции на открытом рынке и займы центрального банка, а также печатание денег министерством финансов в “чрезвычайных” ситуациях. Второй шаг: коммерческим банкам и другим финансовым учреждениям должно быть также запрещено ссуживать какую-то ни было часть вновь открываемых депозитов; другими словами, все депозиты—включая нечековые срочные депозиты, выдаваемые по требованию—открытые после начала денежной реформы, должны подчиняться правилу 100‑процентного резервирования. Для соблюдения этого правила закон должен обязать банки разделиться на “депозитные” и “сберегательные” отделения. При этом “депозитным” отделениям должно быть строжайше запрещено расширять их безналичные активы свыше общей суммы своих необеспеченных пассивов по состоянию на дату начала проведения реформы. Т.е., депозитные отделения не смогут выдавать новые кредиты, используя средства на счетах вкладчиков. В результате все новые выпуски фидуциарных средств будут пресечены. Сберегательное отделение будет вольно предлагать bona fide (четко определенные) срочные депозиты, например, депозитные сертификаты с контрактной (договорной) датой выплаты, и эти денежные обязательства не будут иметь требований по резервированию. Сберегательные отделения банков и другие учреждения будут также вольны предлагать акции денежных и других типов инвестиционных фондов полностью свободных от юридических требований по резервированию, поскольку такие фонды являются прямым инструментарием сбережений и инвестиций. Эти два взаимосвязанных шага (1-й и 2-й) приведут к замораживанию денежной массы национальной валюты.

Третий шаг, который должен быть предпринят одновременно с первыми двумя, это либерализация рынка иностранных валют так, чтобы национальная валюта стала полностью и эффективно конвертироваться в исторически более “твердые”, т.е. менее подверженные инфляции, (бумажные) валюты, такие, как доллар США, евро или швейцарский франк. По мере того, как дилеры и спекулянты на международном валютном рынке будут убеждаться в твердости этих реформ, обесценивание национальной валюты—предположим, что это украинская гривня—в конце концов прекратится; потом начнется ее удорожание, поскольку покупательная способность гривни, чья денежная масса теперь строго заморожена, начнет расти относительно иностранных валют, даже самая твердая из которых будет вероятнее всего обесцениваться из-за возрастания ее количества вследствие действий соответствующего центрального банка. По мере того, как повсеместное удорожание гривни станет явным, обменный курс между гривной и выбранной твердой валютой, например швейцарским франком, постепенно стабилизируется. В этот момент рыночный обменный курс должен быть закреплен законом, как официальный. Этот обменный курс будет поддерживаться полной и безусловной конвертабельностью между этими двумя валютами.

Я остановился в выборе опорной твердой валюты на швейцарском франке, как на наименее обесцененной валюте за последние 120 лет из всех имеющихся в настоящее время. Кроме того, объем ВВП Украины тоже позволяет сделать такой выбор. Краткие справочные данные по этому поводу приведены в Приложении 1.

Для обеспечения конвертабельности между гривней и швейцарским франком необходим четвертый шаг: создание Конвертационного Агентства, которому будет вменена единственная функция покупки и продажи гривни в обмен на швейцарский франк по официальному обменному курсу. Для того чтобы достичь этой цели, т.е. чтобы рыночный обменный курс соотвествовал официальному, это агентство должно быть уполномочено законом создавать гривню, на 100 процентов обеспеченную швейцарским франком. Этому агентству понадобится первоначальный объем резервов в швейцарских франках, которым оно сможет выкупать все количество гривни, предъявленное ему, по официальному обменному курсу. Эти первоначальные резервы в швейцарских франках должны быть ссужены ему центральным банком или казначейством на бесконечный срок и беспроцентно. Скорее всего, этот первоначальный объем швейцарских франков надо будет купить на доллары, имеющиеся в резерве Национального Банка Украины. Следует особо отметить, что Конвертационное Агентство не будет иметь никаких отношений с центральным банком (НБУ) или казначейством после получения этих первоначальных резервов в швейцарских франках. Более того, будет и далее в силе строгий законодательный запрет для центрального банка создавать гривню посредством ссуд или покупки активов до тех пор, пока не завершится переход к классическому золотому стандарту и центральный банк будет ликвидирован.⁶ Правительству тоже никогда не будет разрешено выпускать гривню, за исключением выпуска разменной монеты. Однако, для предупреждения любой попытки правительства финансировать свой дефицит за счет наводнения рынка разменной монетой, выпуск разменных монет должен будет подчиняться двум законодательным ограничениям: во-первых, эти монеты должны иметь полную платежную силу только по отношению к самому правительству (в расчетах только с самим правительством); во-вторых, правительство будет обязано выкупать все предъявленные монеты гривневыми банкнотами или депозитами без задержки (немедленно) и без потери стоимости для их предъявителя. И, наконец, Конвертационное Агентство не будет иметь никаких привилегий в проведении своих сделок в иностранной валюте; оно будет работать на рынке обмена валют, как и любой другой агент, покупая и продавая на свободном рынке.

Как только эти четыре шага будут выполнены, страна окажется в эффективном обменном стандарте со швейцарским франком. В этом монетарном режиме, поскольку обменный курс швейцарский франк-гривня остается фиксированным, арбитраж приведет к тому, что покупательная способность гривни будет постоянно и быстро настраиваться так, чтобы поддерживать “паритет покупательной способности” со швейцарским франком. Таким образом, и уровень инфляции, и конфигурация относительных цен будет идентична в гривнях и швейцарских франках. Это означает, что будет невозможно купить какой-либо товар дешевле в единицах одной из двух валют где-либо в мире.

Это также подразумевает, что не будет необходимости в проведении какой-то местной монетарной политики: предложение гривни будет автоматически меняться в ответ на изменения в международном балансе платежей, как основная часть процесса сохранения паритета покупательной способности. Таким образом, если спрос на гривню в экономике растет, то попытки домохозяйств и бизнесов увеличить свои авуары в этой валюте вызовут уменьшение спроса на немонетарные товары и услуги. В результате цены на товары в гривне начнут падать, покупательная способность гривни начнет расти выше паритета со швейцарским франком, делая покупки в гривнях дешевле, чем в швейцарских франках. Это приведет к возрастанию экспорта и падению импорта для Украины, приводя к профициту в балансе платежей и притоку швейцарских франков. Эти излишние швейцарские франки будут затем выкуплены Конвертационным Агентством и обменены на гривни по официальному обменному курсу. Так как предложение гривни в обращении таким образом расширится, цены в гривнях двинутся в обратном направлении до тех пор, пока не восстановится паритет покупательной способности и, соответственно, равновесие баланса платежей.

Таким образом, денежная масса в обращении спонтанно регулируется относительно спроса на деньги посредством изменений в балансе платежей. Также следует отметить, что такая система приводит к “импортированию” инфляции из Швейцарии, какая бы она ни была. Чтобы увидеть, как это может происходить, предположим, что Центральный Банк Швейцарии увеличил предложение швейцарских франков в отсутствие соотвествующего спроса на них. Первоначально это вызовет рост цен в Швейцарии, приводя к падению соотношения между покупательной способностью швейцарского франка и гривни ниже установившегося обменного курса. Поскольку теперь будет выгоднее покупать товары в гривнях, образуется излишек швейцарских франков при этом официальном обменном курсе и этот излишек Конвертационное Агентство должно обменять (выкупить) за гривни. Поскольку эти вновь поступившие гривни увеличат денежную массу в гривне, общие цены в Украине начнут расти, чтобы восстановить паритет с ценами Швейцарии. И по мере того, как Швейцария продолжает увеличивать свою денежную массу, система обмена швейцарских франков приведет к тому, что гривня будет терять свою покупательную способность примерно с той же скоростью, что и швейцарский франк. Кроме того, в процессе этого уравновешивания темпов инфляции, реальные доходы будут перераспределяться от украинцев, которые получают новые швейцарские франки позже в этом процессе, т.е., после того, как большинство цен в Швейцарии уже вырастут, к швейцарским резидентам и организациям, особенно к правительству Швейцарии к другим первоначальным получателям новых денег.⁷ Это перераспределение реального дохода от пользователей гривни к пользователям швейцарского франка проявится в профиците баланса платежей со Швейцарией, который Украина получит во время этого процесса, так так некоторая часть украинских товаров, проданных в Швейцарию будет компенсироваться не импортом реальных товаров и услуг из Швейцарии, а бумажными швейцарскими франками. Следует отметить, что эти специфические воздействия импортированной инфляции швейцарского франка на распределение национального дохода не изменятся просто из-за того, что Конвертационное Агентство могло бы держать свои резервы в швейцарских франках в форме процентных активов.⁸

Кроме того, Украина будет не только импортировать инфляцию, существующую в Швейцарии; в результате арбитража искажение структуры процентных ставок и относительных цен, проистекающее из создания фидуциарных средств в Швейцарии, быстро и полностью передастся в Украину. Это означает, что Украина будет таким же самым образом подвержена спадам и подъемам бизнесовых циклов, как и любой другой интегральный компонент “валютной области” швейцарского франка, например, как кантон Женевы или Берна. По крайней мере временно, экономическая судьба Украины будет в большой степени зависеть от политики Центрального банка Швейцарии (или какого-то другого центрального банка, в зависимости от выбранного Украиной варианта).

Я подробно останавливаюсь на этих недостатках системы фиксации обменного курса национальной валюты к исторически “твердой”—но все еще выпускаемой центральным банком—бумажной валюты, для того, чтобы акцентировать внимание на том моменте, что все это следует рассматривать исключительно, как переходную стадию для достижения цели. И даже в этой функции система имеет некоторые существенные достоинства. Первое, и наиболее важное - она забирает у государственных структур и их центрального банка управление над количеством денежной массы, обеспечивая тем самым немедленное освобождение от опасности чрезвычайного хаоса расчетов, вызываемого гиперинфляцией, которая является постоянной угрозой в условиях современного режима неограниченной монетизации долга. Второе: пресекая все последующие попытки национальной эмиссии денег, система убирает соблазн для правительства восстановить контроль над банковской системой с целю вмешательства в кредитные рынки для понижения кредитных ставок и обеспечения краткосрочного роста занятости и реального объема производства во время (импортированного) циклического спада.⁹ Одновременно система искореняет основные причины финансовой паники: несовпадение временнОй структуры активов и пассивов, что является неотъемлемой чертой банковской системы с частичным резервированием. Убрав постоянно нависающую угрозу финансового краха, система лишает государственные структуры (правительство) возможности инжектировать “чрезвычайную ликвидность” в финансовую систему в качестве предлога для увеличения денежной массы центральным банком.

Это последнее достоинство переходной программы Мизеса отсутствует в варианте Валютного Агентства, продвигаемого свободными банкирами и некоторыми монетаристами. При системе Валютного Агентства, хотя сами банкноты Валютного Агентства будут на 100 процентов (или более) резервироваться долговыми обязательствами в иностранной резервной валюте, почти так же, как и банкноты Конвертационного Агентства Мизеса, коммерческие банки будут вольны выпускать депозиты и даже банкноты, резервированные только частично банкнотами Валютного Агентства.¹⁰ Это подвергает систему риску возникновения финансовой паники, особенно инициированной или включающей в себя процесс бегства капитала в иностранную валюту.¹¹ В такой ситуации обширное желание иностранных и местных инвесторов в украинских предприятиях и ценных бумагах ликвидировать свои инвестиции и конвертировать свои гривни в швейцарские франки для инвестиций за границей, сначала приведет к повсеместной конвертации гривневых депозитов в гривневые банкноты Валютного Агентства. Это будет угрожать разрушением банковской системы с частичным резервированием и несомненно будет оказывать непреодолимое давление на Валютное Агентство принять на себя функцию центрального банка, как “кредитора последней инстанции”.¹²

Последним преимуществом переходного режима, предлагаемого Мизесом, является то, что последний шаг по вводу полностью настоящих денег, 100 процентного золотого стандарта, будет простым и безболезненным. К сожалению, этот финальный шаг может иметь место только после того, как сама Швейцария решит восстановить золотую основу швейцарского франка.¹³ Но как только швейцарский франк будет снова определен в точно указанном количестве золота, скажем, как одна двухтысячная часть тройской унции, Украинское Конвертационное Агентство затем конвертирует свои резервы в швейцарских франках в золото по курсу 1400 швейцарских франков за тройскую унцию и рассчитает золотое содержание новой золотой украинской гривни.¹⁴ После этого оно (Конвертационное Агентство) использует это золото для оплаты всех своих гривневых банкнот и закроется. Правда, поскольку все Украинское общество думает и рассчитывается в гривнях, было бы разумно, чтобы прежде чем оплачивать золотом свои бумажные гривневые банкноты, Конвертационное Агентство отчеканило все полученное золото в монеты, деноминированные в гривнях. Эта однократная операция по чеканке монет может быть оплачена специальным фондом, созданным на проценты, заработанные Конвертационным Агентством на своих резервах в швейцарских франках. На самом деле неважно поступит ли оно таким образом или выплатит золото слитками или монетами, деноминированными в швейцарских франках, оставив получателям возможность организовать за свой счет частную чеканку монет из золотых слитков любых выбранных размеров и наименований. Важно, чтобы общество вступило в физическое обладание золотыми монетами и освоилось с их использованием. Индивидуальные держатели гривни затем решат, какую часть своих наличных балансов оставить в форме золотых монет, а какую часть держать в форме мгновенно конвертируемых в золото финасовых инструментов, таких как банкноты или текущие депозиты. Последние будут представлять собой буквально денежные сертификаты, которые будут функционировать, как эквивалент настоящего золота при обмене и будут подтверждать, что те, кто принял их в обмен, получают фактическое право собственности на точное количество золота, указанное в сертификате. Для того, чтобы эти банкноты и депозиты работали как настоящие права собственности на золото, учреждения, их выпускающие, обязаны законом держать 100-процентный запас золотых резервов всех своих обязательств.¹⁵

Конечно, критики настоящих денег неустанно напоминают нам, что даже золотой стандарт может быть отменен, если правительство (лучше сказать - политики) решит больше не подчиняться “правилам игры”. Но это возражение совершенно пустое, потому что так можно возразить любой реформе, направленной на восстановление рыночной экономики и экономических расчетов. Государственные структуры могут в будущем выбрать установление тотального контроля над ценами или снова коллективизировать средства производства. Все эти нарушения “правил игры”, или, более точно, прав на частную собственность и свободу обмена, несомненно погрузят экономику снова в хаос расчетов. Суть в том, что настоящие деньги также являются фундаментальным институциональным требованием экономических расчетов, которое может быть уничтожено при нарушении государством прав собственности. Но это означает, что их восстановление и сохранение является обязательным, если нация хочет выжить и процветать.

Литература.

Allais, Maurice, 1987. “The Credit Mechanism and Its Implications”. In Arrow and the Foundations of the Theory of Economic Policy, George R. Feiwel, ed., pp. 491–561. New York: New York University Press.
Bordo, Michael D., and Anna J. Schwartz. 1987. “The Importance of Stable Money: Theory and Evidence”. In The Search for Stable Money: Essays on Monetary Reform, James A. Dorn and Anna J. Schwartz, eds., pp. 53–72. Chicago: University of Chicago Press.
Bresciani-Turroni, Costantino. [1937] 1968. The Economics of Inflation: A Study of Currency Depreciation in Post-War Germany, Millicent E. Savers, trans. London: George Allen & Unwin, Ltd.
Cagan, Phillip. 1989. “Monetarism”. In The New Palgrave: Money, John Eatwell, Murray Milgate, and Peter Newman, eds., pp. 195–205. New York: W.W. Norton & Company, Inc.
Carrington, Samantha. 1992. “The Remonetization of the Commonwealth of Independent States”. AEA Papers and Proceedings 82 (May): pp. 22–26.
De Soto, Jesús Huerta. 1995. “A Critical Analysis of Central Banks and Fractional/ Reserve Free banking from the Austrian Perspective”. The Review of Austrian Economics 8, no. 2: pp. 25–38.
____. 1997. A Critical Note on Fractional/Reserve Free banking, unpublished MS. Guyot, Erik. 1997. “Hong Kong’s Rates Rise, Prompting Fears of Slowdown”. In The Wall Street Journal 230 (September 10), p. A16.
Hanke, Steve H., and Kurt Schuler. 1993. “Currency Boards and Currency Convertibility”. In The Cato Journal 12 (Winter): pp. 687–705.
____, and Kurt Schuler. 1993. “Currency Boards and Currency Convertibility”. The Cato Journal 12 (Winter): pp. 687–705.
Hayek, F.A. [1935] 1967. Prices and Production, 2nd ed. New York: Augustus M. Kelley.
____. 1978. Denationalisation of Money — The Argument Refined. London: The Institute of Economic Affairs.
Heilperin, Michael A. [1939] 1978. International Monetary Economics. Philadelphia: Porcupine Press.
Hoppe, Hans-Hermann, Jörg Guido Hülsmann, and Walter Block. 1998. “Against Fiduciary Media”. The Review of Austrian Economics 11, no. 1: pp. 15–50.
Humpage, Owen F. 1995. “A Mexican Currency Board?” Federal Reserve Bank of Cleveland Economic Commentary (March 15).
____, and Jean M. McIntire. 1995. “An Introduction to Currency Boards”, Federal Reserve Bank of Cleveland Economic Review 31 (2nd Quarter): pp. 2–11.
Laffer, Arthur. 1980, Reinstatement of the Dollar: The Blueprint. Rolling Hill Estates, Calif.: A.B. Laffer Associates.
Maltsev, Yuri N. 1990. “The Maltsev One-Day Plan”. The Free Market 8 (November): p. 7.
Marget, Arthur W. [1938–42] 1996. The Theory of Prices: A Re-Examination of the Central Problems of Monetary Theory, 2 vols. New York: Augustus M. Kelley. McKinnon, Ronald I. 1991. “Financial Control in the Transition from Classical Socialism to a Market Economy”. Journal of Economic Perspectives 5 (Fall): pp. 107–22.
Meltzer, Allan H. 1987. “Monetary Reform in an Uncertain Environment”. In The Search for Stable Money: Essays in Monetary Reform, James A. Dorn and Anna J. Schwartz, eds., pp. 201–20. Chicago: University of Chicago Press.
____. 1993a. “The Benefits and Costs of Currency Boards”. The Cato Journal 12 (Winter): pp. 707–10.
____. 1993b. “Monetarism”. In The Fortune Encyclopedia of Economics, David R. Henderson, ed., pp. 128–34. New York: Warner Books, Inc.
Miles, Marc A. 1984. Beyond Monetarism: Finding the Road to Stable Money. New York: Basic Books.
Mises, Ludwig von. 1952. “Summary Statement”. In Defense, Controls, and Inflation: A Conference Sponsored by the University of Chicago Law School, Aaron Director, ed., pp. 331–35. Chicago: University of Chicago Press.
____. 1966. Human Action: A Treatise on Economics, 3rd ed. Chicago: Henry Regnery Company.
____. 1978. On the Manipulation of Money and Credit, Percy L. Greaves, ed., Bettina Bien Greaves, trans. Dobbs Ferry, N.Y.: Free Market Books.
____. [1952] 1981. The Theory of Money and Credit. Indianapolis, Ind.: Liberty Classics.
____. 1990. Economic Calculation in the Socialist Commonwealth, S. Adler, trans. Auburn, Ala.: Ludwig von Mises Institute.
Reimann, Guenter. 1939. The Vampire Economy: Doing Business under Fascism. New York: The Vanguard Press.
Reisman, George. 1979. The Government against the Economy. Thornwood, N.Y.: Caroline House Publishers, Inc.
Rothbard, Murray N. 1992. “How and How Not to Desocialize”. The Review of Austrian Economics 6, no. 1: pp. 65–77.
____. 1993. Man, Economy and State: A Treatise on Economic Principles, 2nd ed. Auburn, Ala.: Ludwig von Mises Institute.
Sachs, Jeffrey. 1992. “Privatization in Russia: Some Lessons from Eastern Europe”. AEA Papers and Proceedings 82 (May): pp. 43–48.
____. 1993. Poland’s Jump to the Market Economy. Cambridge, Mass.: The MIT Press. Salerno, Joseph T. 1982. “The Gold Standard: An Analysis of Some Recent Proposals”. Cato Institute Policy Analysis (September 9).
____. 1987. “Gold Standards: True and False”. In The Search for Stable Money: Essays on Monetary Reform, James A. Dorn and Anna J. Schwartz, eds., pp. 241–55. Chicago: University of Chicago Press.
____. 1991. “Two Traditions in Modern Monetary Theory: John Law and A.R.J. Turgot”. In Journal des Economistes et des Etudes Humaines 2 (June/September): pp. 337–80.
____. 1994. “Ludwig von Mises’s Monetary Theory in Light of Modern Monetary Thought”. The Review of Austrian Economics 8, no. 1: pp. 71–115.
____. 1997. “Monetary Neutrality vs. Monetary Calculation: The Problem of Deflation”. Austrian Scholars Conference Working Paper, 27. Auburn, Ala.: Ludwig von Mises Institute.
Sapsford, Jathon. 1997. “Japan’s Banks Will Keep Asian Spigot Flowing and Help Avoid Credit Crunch”. The Wall Street Journal 230 (September 8): p. A15.
Schuler, Kurt. 1996. Should Developing Countries Have Central Banks? Currency Quality and Monetary Systems in 155 Countries. London: Institute of Economic Affairs.
____, George Selgin, and Joseph Sinkey, Jr. 1991. “Replacing the Ruble in Lithuania: Real Change Versus Pseudoreform”. Policy Analysis 163 (October 28). Washington, D.C.: The Cato Institute.
Selgin, George. 1991. Praxeology and Understanding: An Analysis of the Controversy in Austrian Economics. Auburn, Ala.: Ludwig von Mises Institute.
____. 1992. “The ECU Could Stabilize Eastern Currencies”. The Wall Street Journal (January 9), p. A12.
____. 1995. “The ‘Productivity Norm’ vs. Zero Inflation in the History of Economic Thought”. History of Political Economy 27 (1995): pp. 705–35.

Приложение 1.

1From: Joseph T. Salerno, “Money, Sound and Unsound”, 2010 by the Ludwig von Mises Institute: pp. 484–496.

2Ludwig von Mises, The Theory of Money and Credit (Indianapolis, Ind.: Liberty Classics, [1952] 1981), p. 480. On this point, see Murray N. Rothbard, “How and How Not to Desocialize”, in The Review of Austrian Economics 6, no. 1 (1992): pp. 70–71. Otherwise, Rothbard supports the “One-Day Plan” for desocialization put forward by Yuri N. Maltsev, “The Maltsev One-Day Plan”, in The Free Market 8 (November 1990): p. 7.

3Mises, Theory of Money and Credit, pp. 485–90.

4An especially good discussion of the nature and functioning of currency boards, which includes references to the recent literature, is Owen F. Humpage and Jean M. McIntire, “An Introduction to Currency Boards”, Federal Reserve Bank of Cleveland Economic Review 31 (2nd Quarter 1995): pp. 2–11. Currency boards have been suggested for countries such as Lithuania (Kurt Schuler, George Selgin and Joseph Sinkey, Jr., “Replacing the Ruble in Lithuania: Real Change versus Pseudoreform”, in Policy Analysis 163 [October 28, 1991], Washington D.C.: The Cato Institute), Russia (Steve H. Hanke and Kurt Schuler, “Currency Boards and Currency Convertibility”, in The Cato Journal 12 [Winter 1993]: pp. 687–705 and Steve H. Hanke, Lars Jonung and Kurt Schuler, Russian Currency and Finance: A Currency Board Approach to Reform [New York: Routledge, 1993], and Mexico (Owen F. Humpage, “A Mexican Currency Board?” Federal Reserve Bank of Cleveland Economic Commentary [March 15, 1995]).

5Mises, Theory of Money and Credit, p. 481.

6The central bank may be permitted to remain in existence during the course of the transition period, continuing to collect and dispose of the interest on its assets and to provide check-clearing services to the commercial banks (if it had performed this function in the past). Under no circumstances, however, should the central bank be permitted to retain its function of regulating the banking system and, in particular, of monitoring and enforcing the system’s adherence to the new 100 percent-reserve rule for demand deposits. The very rationale of central banking is to foster and support fractional-reserve banks in their natural desire to expand credit, and this has been its historical function as well. Thus, it would be the height of folly to permit officials whose very jobs consisted in undermining sound money to exercise any influence over the emerging sound money regime.

7This is only true to the extent that Ukrainians actually do receive the newly-created Swiss francs late in the process. However, although this would generally be the case, it need not be so. Should the initial recipients of the new money, e.g., the Switzerland government or Switzerland's import firms, spend most of their newly-acquired Swiss Francs directly on Ukrainian exports, and the Ukrainian exporters in turn spend this windfall mainly on domestic products, causing prices in Ukraine to rise in advance of the rise in Switzerland prices, the redistribution of real income caused by the Swiss franc inflation would generally benefit Ukrainians at the expense of Switzerlanders.

8In other words, even though the Ukrainian Conversion Agency would capture the “seignorage” from issuing hryvnias by investing its Swiss franc reserves in interest-bearing securities, this would not negate the likelihood that the seignorage appropriated by the Swiss Central bank's Swiss franc creation would take a separate toll on the income and wealth of individual Ukrainians.

9Of course, such a domestic “cheap money” policy is completely ineffective in dealing with the temporary upsurge in unemployment that normally accompanies a cyclical downturn. This unemployment is inherently speculative and self-liquidating, as workers whose labor services have previously been misallocated invest their time and other resources in “job prospecting” for their best employment opportunities in an economy whose production structure and pattern of resource allocation is being radically reshaped to reflect consumers’ genuine time preferences. As long as the freedom to exchange is rigorously enforced in the labor market, however, this process will operate expeditiously and efficiently, and no permanent mass unemployment will result. Laborers will quickly find that they have no recourse but to accept the lower real wage rates necessitated by the malinvestment and destruction of capital that follows in the wake of imported credit inflation. An expansionary domestic monetary policy will only delay the needed labor market adjustments and pile new capital malinvestments atop the old.

10Schuler et al., “Replacing the Ruble”, p. 17; and George Selgin, “The ECU Could Stabilize Eastern Currencies”, in The Wall Street Journal (January 9, 1992): p. A12.

11This is recognized by by Allan H. Meltzer (“The Benefits and Costs of Currency Boards”, The Cato Journal 12 [Winter 1993]: p. 709), a lukewarm proponent of currency boards. On the key role of fractional-reserve banking in precipitating the capital flight of the 1930s, see Mises, Economic Calculation, pp. 107–09.

12This scenario appears to be developing in Hong Kong as I write this in September 1997. A general—but not yet headlong—exodus of capital from Southeast Asia is beginning to cause a credit crunch, resulting in a sharp increase in the Hong Kong interbank, or Hibor, rate and the drawing down of dollar reserves by Hong Kong’s currency-board-like Monetary Authority to defend the fixed exchange rate between the Hong Kong and U.S. dollars. Should large lenders to the region, such as the Japanese banks, lose confidence in the stability of the indigenous currencies, a pell-mell flight of capital would ensue, the Hibor would climb to stratospheric heights and weaker Hong Kong banks would be unable to borrow on the market to finance the continuing redemption of their demand liabilities. At this point the Hong Kong Monetary Authority would forsake its role as a strict currency board and begin to lend to the failing banks to ward off bank runs and widespread financial panic. On the developing financial crisis in Southeast Asia, see Erik Guyot (“Hong Kong’s Rates Rise, Prompting Fears of Slowdown”, in The Wall Street Journal 230 [September 10, 1997]: p. A16) and Jathon Sapsford (“Japan’s Banks Will Keep Asian Spigot Flowing and Help Avoid Credit Crunch”, in The Wall Street Journal 230 [September 8, 1997]: p. A15).

13If a small country like Ukraine attempted to unilaterally reestablish gold convertibility for its currency, it would face the problem of sudden and unpredictable fluctuations of its price level. This would result not from any innate feature of gold but from the actions of governmental monetary authorities abroad. If the latter begin to substantially increase the rates of growth of their national fiat money supplies, this could precipitate panic buying of gold by their citizens as a hedge against inflation. This would drive up the value of gold relative to other goods, thereby causing a sudden deflation of prices in terms of Ukraine’s gold currency. Or foreign governments might decide to dump part of their accumulated gold stocks to temporarily prop up the exchange rate for their depreciating fiat currencies, to increase their current revenues, or to punish gold speculators. This sell-off would depress the value of gold and cause hryvnia prices to surge upward. But the risks associated with unilaterally establishing a gold convertible currency must, of course, be compared with the inflationary risks posed by tying on to a “harder” fiat currency such as the dollar, whose stock may be inflated at double-digit rates at any time as the result of an arbitrary political decision. If, in assessing these risks, Ukrainians decide that a gold-convertible currency is the safer course for the transition period, then the proposal in the text is readily adaptable to this decision by simply substituting “gold” and “gold market” for “Swiss franc” and “foreign exchange market” wherever these terms appear.

14If the par rate between the hryvnia and the Swiss franc had been fixed at 7 hryvnias per Swiss franc, then, given the definition of the Swiss franc as 1/1,400 oz. of gold, each gold hryvnia would contain 1/9,8 thousandth oz. of gold (= 1/1,400 oz. of gold per Swiss franc x 1/7 Swiss franc per hryvnia).

15The enforcement of one hundred percent reserves would not require the continuation of the administrative mandate of the transition regime that banks be split into deposit and saving departments. Presumably, by the time the government of the U.S. and possibly other G-7 governments have decided to restore the gold standard, Ukraine will have formulated a body of property law that includes recognition of the true economic nature of bank notes and demand deposits, i.e., as nothing more or less than property titles to the money commodity, gold. In fact, it would not be difficult to incorporate a legal principle requiring 100 percent reserves for demand deposits into a system of property law adopted from Western market economies, because, as de Soto (“A Critical Analysis of Central Banks”, pp. 29–30) has pointed out, such a general legal principle was contained in the continental European juridical tradition which extends from old Roman Law to the French and Spanish legal codes of the early twentieth century. A second problem that would need to be resolved upon the transition to a completely sound money is the disposition of the fiduciary media that were issued by the banks prior to the transition period and whose stock has been since frozen. While the continued existence of these media would not necessarily disrupt monetary calculation, they would remain a source of weakness—and, therefore, of never-ending temptation for government intervention—in the financial system. One possible method of liquidating them is to transfer to the commercial banks the proceeds from the sale of the central bank’s assets upon its dissolution. The commercial banks would then use these assets to purchase the gold reserves necessary to transform their margin of unbacked demand liabilities into 100-percent gold-backed money certificates. This would mean of course a windfall capital gain for the shareholders of these banks.

Gold tsunami - away from a sea of paper

Gold Tsunami

By:  Eric Sprott & David Franklin

Ignoring real estate, most people invest their hard earned money in paper things. Stocks, bonds, annuities, insurance - it's all paper, and it sits nicely in our bank accounts and shows up on our computer screens. Halfway across the world, investors in China and India have never trusted paper investments as a store of value - and they're converting their hard earned paper money into gold and silver bullion. Not that this is anything new. It isn't. But the scale and speed with which they are accumulating precious metals IS new, and it's driving the fundamentals that we believe will lead to higher prices in 2011.

Demand for the metals is literally exploding in Asia, and it's creating shortages of physical bullion around the world. The statistics are extraordinary. China, the world's largest gold producer, now requires so much of the precious metal (in addition to what it already mines) that it imported over 209 metric tons (6.7 million oz) of gold during the first ten months of 2010. This represents a fivefold increase from the estimated 45 metric tons it imported in all of 2009.¹

According to the World Gold Council, Chinese retail demand for gold increased by 70% from October 2009 to September 2010, representing a total of 153.2 tonnes of gold imports. Yet, over the same period, the demand for gold jewelry rose by only 8%.² There is a clear trend developing for Chinese investment in gold as a monetary asset, and China is buying so much gold for investment purposes that it now threatens to supercede India as the world's largest gold consumer. Chinese demand in 2010 is expected to reach approximately 600 tonnes, just behind India's 800 tonnes.³ To put that in perspective, 2010 world mine production is forecasted to be 2,652 tonnes, which means China and India could collectively lock-up over half of global annual production.

Even more surprising is the increase in Chinese demand for silver. Recent statistics show that silver imports have increased fourfold from 2009 to 2010. In 2005, the Chinese exported just over 100 million oz. of silver.⁴ In 2010, they imported just over 120 million oz. This represents a swing of 200 million+ oz. in a market that supplied a total of 889 million oz. in 2009 - a truly tectonic shift in demand!⁵

We are seeing widespread evidence of major shortages of physical gold and silver bullion across the globe. The Perth Mint recently stated that: "Demand for our coins and medallions is strong, but the biggest demand is coming from banks and traders looking for kilo bars."⁶ Three weeks ahead of Chinese New Year, Asian dealers were reporting premiums in mainland Chinese gold exchanges of $23 per ounce.⁷ Even Jim Cramer has acknowledged the current shortage in minted US gold coins, stating on his CNBC television show in December that: "As someone who tried to buy U.S. coins in December, there was a real scarcity. My dealer reportedly just couldn't get any coins - tried to sell me Australian bullion. Said there was a shortage. Very telling."⁸

While Chinese New Year celebrations typically drive gold demand in the month of January, there are stronger forces at work here. The Chinese are fighting the resurgence of inflation. To protect their wealth, the populace is turning to gold and silver as a store of value. Precious metals ownership is a relatively new phenomenon in China, where Chinese citizens have only been able to purchase gold freely within the last ten years. Ownership restrictions were lifted in 2001 when the Chinese central bank abolished its long-term government monopoly over gold. The Shanghai Gold Exchange was then created in October 2002 to replace the People's Bank of China's gold purchase and allocation system, thus ushering in a new era of gold investment in China.⁹ Investor interest in precious metals has increased dramatically since then, and new investment products are making gold more convenient to purchase and easier to own.

One such program recently caught our eye and speaks to the new era of gold investment within China. On April 1, 2010, the World Gold Council and Industrial and Commercial Bank of China (ICBC) issued a press release announcing a strategic partnership.¹⁰ Though seemingly innocuous, this press release introduced a completely new investment product for Chinese investors: The ICBC Gold Accumulation Plan ("ICBC GAP"). ICBC GAP allows investors in mainland China to accumulate gold through a daily dollar averaging program. The minimum investment required is either 200 RMB per month or 1 gram of gold per day (equivalent to approximately US$42).¹¹ Customers may renew the contracts at maturity, convert them into cash or exchange them for physical gold. The accounts are perfect for investors who want to accumulate gold over the long-term. While gold accumulation plans exist in Japan, Switzerland and other countries, this is a first for mainland China. Kudos to the World Gold Council for their efforts in setting up and promoting the program.

The most significant fact related to the ICBC GAP program is how fast it has captured the investing public in China. One million accounts have already been opened since the program launched on April 1st, resulting in the purchase of over 10 tonnes of gold thus far. According to press releases, the ICBC GAP plan was taken up by a mere 20% of total depositors at ICBC, and was only launched in select Chinese cities during the test phase. The ICBC bank just happens to be the largest consumer bank on earth with approximately 212 million separate accounts. If we apply some realistic assumptions and arithmetic, it's easy to imagine how large this program could potentially become.

Suppose, for example, the ICBC GAP plan were expanded to cover all ICBC depositors, and also expanded to the next four largest Chinese banks. Let's further assume that the gold purchases within the plan enjoyed the same rate of growth as the test phase mentioned above. If we add all these numbers together, it results in gold purchases of an extra 300 tonnes of gold per year, or over 10% of the estimated 2010 global gold production.

The implications of this burgeoning Chinese demand for the gold market are immense. If these predictions prove accurate, the ICBC GAP plan could become the single largest buyer of physical gold on the planet. Considering that the program has only been launched in one Chinese bank thus far, imagine if it were extended to other institutions or other large gold consuming countries such as India, Russia or Turkey?

Speaking from Japan, the head of the World Gold Council recently commented on the early success of the ICBC GAP plan in China: "Here in Japan, it has taken over 10 years for the gold-savings account industry as a whole to reach 700,000 accounts. It is impressive that only one Chinese bank can exceed that level so easily, within one year, without PR or active marketing in-branch." The World Gold Council does their own arithmetic on how much gold the Chinese can consume: "In 2009, per capita gold consumption in China was 0.33 grams, up from 0.17 grams in 2002." Based on this data total Chinese gold consumption could range from 1,000 tonnes per year or more.¹² This implies that the Chinese could consume almost half of the gold produced globally on an annual basis.

The ICBC Gold Accumulation Plan and other alternate methods of investing in gold have the potential to overwhelm current supply in the gold market. If a similar program were launched for silver accumulation, in the same dollar terms at current prices, it would consume over half of the silver produced each year! In Asia, only physical gold and silver will do... and unlike the supply of treasury bills, bonds or paper currencies, the supply of physical gold and silver is undoubtedly finite.

We believe Asian demand for physical gold and silver is akin to a tsunami. While precious metals prices have corrected on the paper exchanges, the inflation resurgence in Asia is quietly driving new, unforeseen levels of physical demand for the metals. While the world continues to float on a sea of paper, this massive wave of physical demand silently threatens to crash into the physical gold and silver market, potentially wiping out tangible supply.

¹ Hook, Leslie. (December 2, 2010) China's gold imports surge fivefold. Financial Times. Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.gold.org/download/rs_archive/WOR5797_Gold_Invest_Report_China_Web.pdf

² D'Altorio (December 30, 2010) China's Gold Rush. Investment U. Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.investmentu.com/2010/December/chinas-gold-rush.html

³ Pearson, Madelene. (January 12, 2011) Gold Imports by India Likely Reached Record, WGC Says. Bloomberg Businessweek. Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.businessweek.com/news/2011-01-12/gold-imports-by-india-likely-reached-record-wgc-says.html

⁴ (December 2, 2010) Gold Imports by China Soar Almost Fivefold as Inflation Spurs Investment. Bloomberg. Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.bloomberg.com/news/2010-12-02/china-gold-imports-jump-almost-fivefold-as-inflation-outlook-spurs-demand.html

⁵ The Silver Institute. Demand and Supply in 2009. Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.silverinstitute.org/supply_demand.php

⁶ Campbell, James (January 12, 2011) Unrelenting demand for gold below $1400 - Perth Mint. Retrieved on January 30, 2011 from: http://www.mineweb.com/mineweb/view/mineweb/en/page103855?oid=118307&sn=Detail&pid=102055

⁷ Ash, Adrian (January 12, 2011) Shanghai Gold Premium Hits $23/Oz, China Opens 1 Million Gold-Savings Accounts. London Gold Market Report. Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.resourceintelligence.net/shanghai-gold-premium-hits-23oz-china-opens-1-million-gold-savings-accounts/14715

⁸ CNBC: Buy this pause in gold's bull run, "Mad Money" host Jim Cramer advises. Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.blanchardonline.com/investing-news-blog/econ.php?article=1697&title=CNBC%3A_Buy_this_pause_in_gold%27s_bull_run%2C_%22Mad_Money%22_host_Jim_Cramer_advises

⁹ China Gold Report: Gold in the Year of the Tiger. The World Gold Council (March 29, 2010). Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.gold.org/download/rs_archive/WOR5797_Gold_Invest_Report_China_Web.pdf

¹⁰ World Gold Council (April 1, 2010) World Gold Council and ICBC Enter into Strategic Partnership to Promote China's Gold Market. Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.gold.org/download/pr_archive/pdf/ICBC_MOU_010410_pr.pdf

¹¹ World Gold Council. (December 16, 2010) World Gold Council and ICBC launch first gold accumulation plan in China. Retrieved on January 31, 2011 from: http://www.gold.org/download/pr_archive/pdf/2010-12-16_ICBC_GAP_release.pdf

¹² Ash, Adrian (January 31, 2011) Gold Shorts Beware China's Million-Strong Gold Savers. Forbes. Retrieved on January 2011 from: http://blogs.forbes.com/greatspeculations/2011/01/13/gold-shorts-beware-chinas-million-strong-gold-savers/

?End the Euro?

Conclusion

The institutional setup of the EMU has been an economic disaster. The Euro is a political project; political interests have brought the European currency forward on its grievous way and have been clashing over it as a result. And economic arguments launched to disguise the true agenda behind the Euro have failed to convince the general population of its advantages.

The Euro has succeeded in serving as a vehicle for centralization in Europe and for the French government's goal of establishing a European Empire under its control—curbing the influence of the German state. Monetary policy was the political means toward political union. Proponents of a socialist Europe saw the Euro as their trump against the defense of a classical liberal Europe that had been expanding in power and influence ever since the Berlin Wall came down. The single currency was seen as a step toward political integration and centralization. The logic of interventions propelled the Eurosystem toward a political unification under a central state in Brussels. As national states are abolished, the market place of Europe becomes a new soviet union.

Could the central state save political elites all over Europe? By merging monetarily with financially stronger governments, they were able to retain their power and the confidence of the markets. Financially stronger governments opposed to abrupt changes and recessions were forced help out. The alternative was too grim.

Mediterranean countries and particular the French government had another interest in the introduction of the Euro. The Bundesbank had traditionally pursued a sounder monetary policy than other central banks, and had served as an embarrassing standard of comparison and indirectly-dictated monetary policy in Europe. If a central bank did not follow the Bundesbank’s restrictive policy, its currency would have to devalue and realign. Some French politicians regarded the influence of the Bundesbank as an unjustified and unacceptable power in the control of the militarily defeated Germany.

French politicians wanted to create a common central bank to control the German influence They envisioned a central bank that would cooperate in the political goals. The purchase of Greek government bonds from French banks by an ECB led by Trichet is the outcome—and a sign of the strategy's victory.

The German government gave in for several reasons. The single currency was seen by many as the price for reunification The German ruling class benefited from the stabilization of the financial and sovereign system. The harmonization of technological and social standards that came with European integration was a benefit to technologically advanced German companies and their socially cared-for workers. German exporters benefited from a currency that was weaker than the Deutschemark would have been. But German consumers lost out. Before the introduction of the Euro, a less inflationary Deutschemark, increases in productivity, and exports had caused the Deutschemark to appreciate against other countries aer WWII. Imports and vacations became less expensive, raising the standard of living of most Germans.

Sometimes it is argued that a single currency cannot work across countries with different institutions and ways. It is true that the fiscal and industrial structures of EMU countries vary greatly. They have experienced different rates of price inflation in the past. Productivity, competitiveness, standards of living, and market flexibility differ. But these differences must not hinder the functioning of a single currency. In fact, there are very different structures within countries such as Germany, as well. Rural Bavaria is quite different in its structure from coastal Bremen. Even within cities or households, individuals are quite heterogeneous in their use of the same currency.

Moreover, under the gold standard, countries worldwide enjoyed a single currency. Goods traded internationally between rich and poor countries. The gold standard did not break down because participating countries had different structures. It was destroyed by governments who wanted to get rid of binding, golden chains and increase their own spending.

The Euro is not a failure because participating countries have different structures, but rather because it allows for redistribution in favor of countries whose banking systems and governments inflate the money supply faster than others. By deficit spending and printing government bonds, governments can indirectly create money. Government bonds are bought by the banking system. The ECB accepts the bonds as collateral for new loans. Governments convert bonds into new money. Countries that have higher deficits than others can maintain trade deficits and buy goods from exporting states with more balanced budgets.

The process resembles a tragedy of the commons. A country benefits from the redistribution process if it inflates faster than other countries do, i.e., if it has higher deficits than others. The incentives create a race to the printing press. The SGP has been found impotent to completely eliminate this race; the Euro system tends toward self explosion.

Government deficits cause a continuous loss in competitiveness of the deficit countries. Countries such as Greece can afford a welfare state, public employees, and unemployment at a higher standard of living than would have been possible without such high deficits The deficit countries can import more goods than it exports, paying the difference partly with newly printed government bonds. Before the introduction of the Euro, these countries devalued their currencies from time to time in order to regain competitiveness. Now they do not need to devalue because government spending takes care of resulting problems. Overconsumption spurred by reduced interest rates and nominal wage increases pushed for by labor unions increases the competitive disadvantage.

The system ran into trouble when the financial crisis accelerated deficit spending. The resulting sovereign debt crisis in Europe brings with it a centralization of power. The European commission assumes more control over government spending and the ECB assumes powers such as the purchase of government bonds.

We have reached what may be called transfer union III. Transfer union I is direct redistribution via monetary payments managed by Brussels. Transfer union II is monetary redistribution channeled through the ECB lending operations. Transfer union III brings out direct purchases of government bonds and bailout guarantees for over-indebted governments.

What will the future bring for a system whose incentives destine it for self-destruction?

The system may break up. A country might exit the EMU because it becomes advantageous to devalue its currency and default on its obligations. The government may simply not be willing to reduce government spending and remain in the EMU. Other countries may levy sanctions on a deficit country or stop to support it.

Alternatively, a sounder government such as Germany may decide to exit the EMU and return to the Deutschemark German trade surpluses and less inflationary policy would likely lead to an appreciation of the new Deutschemark The appreciation would allow for cheaper imports, vacations and investments abroad, and increased standard of living. The Euro might lose credibility and collapse. While this option is imaginable, the political will—for now—is still to stick by the Euro project.

The SGP will be reformed and finally enforced. Harsh and automatic penalties are enacted if the three percent limit is infringed upon. Penalties may consist in a suspension of voting rights and EU subsidies, or in outright payments. But there are incentives for politicians to exceed the limit, making this scenario quite unlikely. The members of the EMU are still sovereign states, and the political class may not want to impose such harsh limits that limit their power.

Incentives toward having higher deficits than the other countries will lead to a pronounced transfer union. Richer states pay to the poorer to cover deficits, and the ECB monetizes government debts. This development may lead to protests of richer countries and ultimately to their exit, as mentioned above. Another possible end of the transfer union is hyperinflation caused by a run on the printing press. In the current crisis, governments seem to be hovering between options two and three. Which scenario will play out in the end is anyone's guess.

The Tragedy of the Euro by Philipp Bagus

Chapter Eleven

The Future of the Euro

Have we already reached the point of no return? Can the sovereign debt crisis be contained and the financial system stabilized? Can the Euro be saved? In order to answer these questions we must take a look at the sovereign debt crisis, whose advent was largely the result of government interventions in response to the financial crisis.

As Austrian business-cycle theory explains, the credit expansion of the fractional-reserve-banking system caused an unsustainable boom. At artificially low interest rates, additional investment projects were undertaken even though there was no corresponding increase in real savings. The investments were simply paid by new paper credit. Many of these investments projects constituted malinvestments that had to be liquidated sooner or later. In the present cycle, these malinvestments occurred mainly in the overextended automotive, housing, and financial sectors.

The liquidation of malinvestments is beneficial in the sense that it purges inefficient projects and realigns the structure of production according to consumer preferences. Factors of production that are misused in malinvestments are liberated and transferred to projects that consumers want more urgently.

Along with the unsustainable credit-induced boom, indebtedness in society increases. Credit expansion and its artificially low interest rates allow for a debt level that would not be possible in a one hundred percent commodity standard. Debts increase beyond the level real resources warrant because interest rates on the debts are low, and because new debts may be created out of thin air to substitute for old ones. The fractional reserve banking system causes an over-indebtedness of both private citizens and governments.

While the boom and over-indebtedness occurred on a worldwide scale, the European boom had its own signature ingredients. Because of the introduction of the Euro, interest rates fell in the high inflationary countries even though savings did not increase. The result was a boom for Southern countries and Ireland.

Implicit support on the part of the German government toward members of the monetary union reduced interest rates (their risk component) for both private and public debtors artificially. The traditionally high inflation countries saw their debt burden reduced and, in turn, a spur in private and public consumption spending. The relatively high exchange rates fixed forever in the Euro benefitted high inflation countries as well. Durable consumer goods such as cars or houses were bought, leading to housing booms, the most spectacular of which was in Spain. Southern countries lost competitiveness as wage rates kept increasing. Overconsumption and the loss in competitiveness were sustained for several years by ever higher private and public debts and the inflow of new money created by the banking system.

The European boom affected countries in unique ways. Malinvestments and over-consumption were higher in the high inflation countries and lower in northern countries, such as Germany, where savings rates had remained higher.

The scheme fell apart when the worldwide boom came to its inevitable end. The liquidation of malinvestments—falling housing prices and bad loans—caused problems in the banking system. Defaults and investment losses threatened the solvency of banks, including European banks. Solvency problems triggered a liquidity crisis in which maturity-mismatched banks had difficulties rolling over their short-term debt.

At the time, alternatives were available that would tackle the solvency problem and recapitalize the banking system.¹ Private investors could have injected capital into the banks that they deemed viable in the long run. In addition, creditors could have been transformed into equity holders, thereby reducing the banks’ debt obligations and bolstering their equity. Unsustainable financial institutions—for which insufficient private capital or creditors-turned-equity-holders were found—would have been liquidated.

Yet the available free-market solutions to the banks’ solvency problems were set aside, and another option was chosen. Governments all over the world injected capital into banks while guaranteeing the liabilities of the banking system. Since taxes are unpopular, these government injections were financed by the less-unpopular increases in public debt. In other words, the malinvestments induced by the inflationary-banking system found an ultimate sponsor—the government—in the form of ballooning public debts.

There are other reasons why public debts increased dramatically. Governments undertook additional measures to fight against the healthy purging of the economy, thereby delaying the recovery. In addition to the financial sector, other overextended industries received direct capital injections or benefited from government subsidies and spending programs.

Two prime examples of subsidy recipients are the automotive sector in many European countries and the construction sector in Spain. Factor mobility was hampered by public works absorbing the scarce factors needed in other industries. Greater subsidies for the unemployed increased the deficit while reducing incentives to find work outside of the overextended industries. Another factor that added to the deficits was the diminished tax revenue caused byreduced employment and profits.

Government interventions not only delayed the recovery, but they delayed it at the cost of ballooning public deficits—increases which themselves add to preexisting, high levels of public debt. And preexisting public debt is an artifact of unsustainable welfare states. As the unfunded liabilities of public-pension systems pose virtually insurmountable obstacles to modern states, in one sense the crisis— with its dramatic increase in government debts—is a leap forward toward the inevitable collapse of the welfare state.

As we have already seen, there is an additional wrinkle in the debt problem in Europe. When the Euro was created, it was implicitly assumed among member nations that no nation would leave the Euro after joining it. If things went from bad to worse, a nation could be rescued by the rest of the EMU. A severe sovereign debt problem was preprogrammed with this implicit bailout guarantee.

The assumed support of fiscally stronger nations reduced interest rates for fiscally irresponsible nations artificially. These interest rates allowed for levels of debt not justified by the actual situation of a given country. Access to cheap credit allowed countries like Greece to maintain a gigantic public sector and ignore the structural problem of uncompetitive wage rates. Any deficits could be financed by money creation on the part of the ECB, externalizing the costs to fellow EMU members.

From a politician's point of view, incentives in such a system are explosive: “If I, as a campaigning politician, promise gifts to my voters in order to win the election, I can externalize the cost of those promises to the rest of the EMU through inflation—and future tax payers have to pay the debt. Even if the government needs a bailout (a worst-case scenario), it will happen only in the distant, post-election future.

Moreover, when the crisis occurs, I will be able to convince voters that I did not cause the crisis. It just fell upon the country in the form of a natural disaster. Or better still, it is the doing of evil speculators. While austere measures, imposed by the EMU or IMF, loom in the future, the next election is just around the corner.”

It is easy to see how the typical shortsightedness of democratic politicians combines well with the possibility of externalizing deficit costs to other nations, resulting in explosive debt inflation.

Amid the circumstances such as these, European states were of course already well on their way to bankruptcy when the financial crisis hit and deficits exploded. Markets became distrustful of government promises. The recent Greek episode is an obvious example of such distrust. Because politicians want to save the Euro experiment at all costs, the bailout guarantee has become explicit. Greece will receive loans from the EMU and the IMF, totaling an estimated €110 billion from 2010 to 2012. In addition, even though Greek government bonds are rated as junk, the ECB continues to accept them and has even started to buy them outright.²

Contagions from Greece also threaten other countries that have extraordinarily high deficits or debts, such as Portugal, Spain, Italy, and Ireland. Some of these suffer from high unemployment and inflexible labor markets. A spread to these countries could trigger their insolvency—and the end of the Euro. The EMU has reacted to the possibility of danger and has gone “all out,” pledging, along with the IMF, an additional €750 billion support package for troubled member states.

Can Governments Contain the Crisis?

The Greek government has tried several ways to end its debt problem. It has announced a freeze on public salaries, a reduction in the number of public servants, and an increase in taxes on gas, tobacco, alcohol, and big real-estate properties.

But are these measures sufficient? There are mainly five ways out of the debt problems for overly indebted countries in the EMU.

Overly indebted countries can reduce public spending. The Greek government has been reducing its spending but still runs deficits. The reduction in spending may simply not be enough. Moreover, it is not clear if the government can stick to these small spending cuts. Greece is famous for its riots in reaction to relatively minor political reforms. As the majority of the population seems to be against spending cuts, the government may not be able to reduce spending sufficiently and lastingly.

Countries can increase their competitiveness to boost tax income. The Greek government, however, has lacked the courage to pursue this course. Its huge public sector has not been substantially reduced, and wage rates remain uncompetitive as a result of strong and still privileged labor unions. This lack of competitiveness is a permanent drag on public finances. An artificially high standard of living is maintained via government deficits. Workers who are uncompetitive at high wage rates find employment in the public sector, drop out into earlier retirement, or receive unemployment benefits.

The alternative would be to stop subsidizing unemployment, be it in the disguised form of early retirement, unproductive government jobs, or openly, with unemployment benefits. This would bring down wages in the private economy. The abolition of labor union privileges would further drag down prices. Competitiveness of Greek companies would thereby increase and government deficits would be reduced. Other Latin countries are faced with similar situations.

Countries can try to increase their revenues by increasing taxes. Greece has done this. But the increase in taxes is causing new problems for Greeks. Wealth is being re-channeled from the productive private sector into the unproductive public sector. The incentives to be productive, to save and invest are further reduced. Growth is hampered.

Growth induced by deregulation. This way may be the easiest change to achieve politically, and the most promising. Its disadvantage is that it takes time that some countries may not have.

With sufficient growth, tax revenues increase and reduce deficits automatically. Growth and innovation is generated by an overall liberalization of the troubled economies. With regulations and privileges abolished, and public property and companies privatized, new areas are opened to competing entrepreneurs. The private sector has more room to breathe.

The packages enacted by the Greek government consist of this kind of deregulation. Greece has privatized companies and eliminated privileges—like mandatory licenses for truck drivers (who unsurprisingly went on strike and paralyzed the country for some days). But Greece has, at the same time, taken measures making it more difficult for the private sector to breathe. Tax increases, and especially the increases of the sales tax, are good examples. The measures seem to be insufficient to produce the economic boom necessary to reduce public debts.

External help. But can an external bailout do what insufficient liberalization cannot? Can the €110 billion bailout of the Greek government, combined with the €750 billion of additional, promised support, stop the sovereign debt crisis, or have we come to the point of no return? There are several reasons why pouring good money behind bad may be incapable of stopping the spread of the sovereign debt crisis.

1. The €110 billion granted to Greece may itself not be enough. What happens if in three years Greece has not managed to reduce its deficits sufficiently? The Greek government does not seem to be on the path to becoming self-sufficient in just three years. It is doing, paradoxically, both too little and too much to achieve this. It is doing too much insofar as it is raising taxes, thereby hurting the private sector. At the same time, Greece is doing too little insofar as it is not sufficiently reducing its expenditures and deregulating its economy. In addition, strikes are damaging the economy and riots endanger austerity measures.
2. By spending money on Greece, fewer funds are available for bailing out other countries. There exists a risk for some countries (such as Portugal) that not enough money will be available to bail them out if needed. As a result, interest rates charged on their now-riskier bonds were pushed up. Although the additional €750 billion support package was installed in response to this risk, the imminent threat of contagion was stopped at the cost of what will likely be higher debts for the stronger EMU members, ultimately aggravating the sovereign debt problem even further.
3. Someone will eventually have to pay for the EMU loans to the Greek government at five percent. (In fact, the United States is paying for part of this sum indirectly through its participation in the IMF).³ As the debts of the rest of the EMU members increase, they will have to pay higher interest rates than they would otherwise. When the bailout was announced, Portugal was paying more for its debt already and would have lost outright by lending money at five percent interest to Greece.⁴ As both the total debt and interest rates for the Portuguese government increase, it may reach the point where the government will not be able to refinance itself anymore. If the Portuguese government is then bailed out by the rest of the EMU, debts and interest rates will be pushed up for other countries still further. This may knock out the next weakest state, which would then need a bailout, and so on, in a domino effect.
4. The bailout of Greece (and the promise of support for other troubled member states) has reduced incentives to manage deficits. The rest of the EMU may well think that they, like Greece, have a right to the EMU's support. For example, sinceinterest rates may stabilize following the bailout, pressure isartificially removed from the Spanish government to reduceits deficit and make labor markets more flexible—measuresthat are needed but are unpopular with voters.

¹ See Philipp Bagus, “The Fed's Dilemma,” Mises.org daily (October 8, 2009).

² See Robert Lindsay, “ECB in U-turn on Junk Bonds to Save Greek Banking System,” Times Online (May 4, 2010).

³ See Bob Davis, “Who's on the Hook for the Greek Bailout?” The Wall Street Journal Online (May 5, 2010), http://online.wsj.com/.

⁴ It is unclear whether countries that pay higher interest rates than five percent will participate. Tagesschau, “Muss Deutschland noch mehr zahlen?” Tagessau (May
6, 2010), http://www.tagesschau.de/.

Theory and History; Chapter 16 - - Mises Institute

Theory and History; Chapter 16 - - Mises Institute

Україна сьогодні - X-2. Почему к власти приходят худшие? --> Фридрих Август фон Хайек

Националистические и империалистические пристрастия встречаются среди социалистов гораздо чаще, чем может показаться, хотя и не всегда в такой откровенной форме, как, например, у Уэббов и некоторых других ранних фабианцев, у которых энтузиазм по поводу планирования сочетался с характерным благоговением перед большими и сильными державами и презрением к малым странам. Историк Эли Халеви, вспоминая о своей первой встрече с Уэббами сорок лет назад, отмечал, что их социализм был резко антилиберальным: "Они не испытывали ненависти к тори и даже были к ним на удивление снисходительны, но не щадили либерализма гладстоновского толка. То было время англо-бурской войны, и наиболее прогрессивные либералы вместе с теми, кто начинал тогда создавать лейбористскую партию, были солидарны с бурами и выступали против английского империализма во имя мира и человечности. Но оба Уэбба, как и их друг Бернард Шоу, стояли особняком. Они были настроены вызывающе империалистически. Независимость малых народов может что-то означать для индивидуалиста-либерала, но для таких коллективистов, как они, она не значила ровным счетом ничего. Я до сих пор слышу слова Сиднея Уэбба, который объясняет мне, что будущее принадлежит великим державам, где правят чиновники, а полиция поддерживает порядок". В другом месте Халеви приводит высказывание Бернарда Шоу, относящееся примерно к тому же времени: "Миром по праву владеют большие и сильные страны, а маленьким лучше не вылезать из своих границ, иначе их просто раздавят" [Halevy E. L'Ere des Tyrannies. Paris, 1938; History of the English People. "Epilogue", vol. I. P. 105--106].

Если бы эти высказывания принадлежали предшественникам немецкого национал-социализма, они бы вряд ли кого-нибудь удивили. Но они свидетельствуют о том, насколько для всех коллективистов вообще характерно почитание власти и насколько легко приводит оно от социализма к национализму. Что же касается прав малых народов, то в этом отношении позиция Маркса и Энгельса ничем не отличалась от позиций других коллективистов. Современные национал-социалисты охотно подписались бы под некоторыми их высказываниями о чехах и поляках [см.: Маркс К. Революция и контрреволюция, а также письмо Энгельса к Марксу от 23 мая 1851 г.].

* * *

Если для великих философов индивидуализма XIX столетия -- начиная от лорда Эктона и Якоба Буркхардта и кончая современными социалистами, которые, как Бертран Рассел, работают в русле либеральной традиции, -- власть всегда выступала как абсолютное зло, то для последовательных коллективистов она является самоцелью. И дело не только в том, что, как отмечает Рассел, само стремление организовать жизнь общества по единому плану продиктовано во многом жаждой власти [Russell В. The Scientific Outlook. 1931. Р. 211]. Более существенно, что для достижения своих целей коллективистам нужна власть -- власть одних людей над другими, причем в невиданных доселе масштабах, и от того, сумеют ли они ее достичь, зависит успех всех их начинаний.

Справедливость этого утверждения не могут поколебать трагические иллюзии некоторых либеральных социалистов, считающих, что, отнимая у индивида власть, которой он обладал в условиях либерализма, и передавая ее обществу, мы тем самым уничтожаем власть как таковую. Все, кто так рассуждает, проходят мимо очевидного факта: власть, необходимая для осуществления плана, не просто делегируется, она еще тысячекратно усиливается. Сосредоточив в руках группы руководящих работников власть, которая прежде была рассредоточена среди многих, мы создаем не только беспрецедентную концентрацию власти, но и власть совершенно нового типа. И странно слышать, что власть центрального планирующего органа будет "не большей, чем совокупная власть советов директоров частных компаний" [Lippincott B.E. Introduction to: Lange O., Taylor F.M. On the Economic Theory of Socialism. Minneapolis, 1938. P. 35]. Во-первых, в конкурентном обществе никто не обладает даже сотой долей той власти, которой будет наделен в социалистическом обществе центральный планирующий орган. А во-вторых, утверждать, что есть какая-то "совокупная власть" капиталистов, которой на самом деле никто не может сознательно воспользоваться, значит просто передергивать термины. [Когда мы рассуждаем о власти (power) одних людей над другими, нас не должна смущать аналогия с физическим понятием силы (power), имеющим значение безличной (хотя по своему происхождению антропоморфной) побудительной причины явлений. И если мы не можем говорить об увеличении или уменьшении совокупной существующей в мире силы, то это не относится к власти, которую одни люди сознательно применяют по отношению к другим.] Ведь это не более чем игра слов: если бы советы директоров всех компаний действительно договорились между собой о совместных действиях, это означало бы конец конкуренции и начало плановой экономики. Чтобы уменьшить концентрацию абсолютной власти, ее необходимо рассредоточить или децентрализовать. И конкурентная экономика является на сегодняшний день единственной системой, позволяющей минимизировать путем децентрализации власть одних людей над другими.

Как мы уже видели, разделение экономических и политических целей, на которое постоянно нападают социалисты, является необходимой гарантией индивидуальной свободы. К этому можно теперь добавить, что популярный ныне лозунг, призывающий поставить на место экономической власти власть политическую, означает, что вместо власти, по природе своей ограниченной, мы попадаем под ярмо власти, от которой уже нельзя будет убежать. Хотя экономическая власть и может быть орудием насилия, но это всегда власть частного лица, которая отнюдь не беспредельна и не распространяется на всю жизнь другого человека. Это отличает ее от централизованной политической власти, зависимость от которой мало чем отличается от рабства.

* * *

Итак, всякая коллективистская система нуждается в определении целей, которые являются общими для всех, и в абсолютной власти, необходимой для осуществления этих целей. В такой системе рождаются и особые моральные нормы, которые в чем-то совпадают с привычной для нас моралью, а в чем-то с ней резко расходятся. Но в одном пункте различие это настолько разительно, что можно усомниться, имеем ли мы вообще здесь дело с моралью. Оказывается, что индивидуальное сознание не только не может вырабатывать здесь собственных правил, но и не знает никаких общих правил, действующих без исключения во всех обстоятельствах. Чрезвычайно трудно поэтому сформулировать принципы коллективистской морали. Но все-таки эти принципы существуют.

Ситуация здесь примерно такая же, как и в случае с правозаконностью. Подобно формальным законам, нормы индивидуалистской этики являются пусть не всегда скрупулезными, но общими по форме и универсальными по применению. Они предписывают или запрещают определенного рода действия независимо от того, какие при этом преследуются цели. Так, красть или лгать, причинять боль или совершать предательство считается дурно, даже если в конкретном случае это не наносит прямого вреда, если от этого никто не страдает или если это совершается во имя какой-то высокой цели. И хотя иногда нам приходится из двух зол выбирать меньшее, каждое из них тем не менее остается злом.

Утверждение "цель оправдывает средства" рассматривается в индивидуалистской этике как отрицание всякой морали вообще. В этике коллективистской оно с необходимостью становится главным моральным принципом. Нет буквально ничего, что не был бы готов совершить последовательный коллективист ради "общего блага", поскольку для него это единственный критерий моральности действий. Коллективистская этика выразила себя наиболее явно в формуле raison d'Etat [Государственная необходимость (франц.) (Прим. пер.)], оправдывающей любые действия их целесообразностью. И значение этой формулы для межгосударственных отношений совершенно такое же, как и для отношений между индивидами. Ибо в коллективистском обществе ни совесть, ни какие-либо другие сдерживающие факторы не ограничивают поступки людей, если эти поступки совершаются для "блага общества" или для достижения цели, поставленной руководством.

Отсутствие в коллективистской этике абсолютных формальных правил, конечно, не означает, что коллективистское общество не будет поощрять некоторые полезные привычки своих граждан и подавлять привычки иные. Наоборот, оно будет уделять человеческим привычкам гораздо больше внимания, чем индивидуалистское общество. Чтобы быть полезным членом коллективистского общества, надо обладать совершенно определенными качествами, требующими постоянного упражнения. Мы называем эти качества "полезными привычками", а не "моральными добродетелями", потому что ни при каких обстоятельствах они не должны становиться препятствием на пути достижения целей всего общества или исполнения указаний руководящих инстанций. Они, таким образом, служат как бы для заполнения зазоров между этими целями или указаниями, но никогда не вступают с ними в противоречие.

Различия между качествами, которые будут цениться в коллективистском обществе, и качествами, обреченными в нем на исчезновение, лучше всего можно показать на примере. Возьмем, с одной стороны, добродетели, свойственные немцам, скорее "типичным пруссакам", признаваемые даже их худшими врагами, а с другой, -- добродетели , по общему мнению, им не свойственные (в такой степени, как, например, англичанам, гордящимся этим обстоятельством, впрочем, не без некоторых оснований). Вряд ли многие станут отрицать, что немцы в целом трудолюбивы и дисциплинированны, основательны и энергичны, добросовестны в любом деле, что у них сильно развиты любовь к порядку, чувство долга и привычка повиноваться властям и что они нередко готовы на большие личные жертвы и выказывают незаурядное мужество в случае физической опасности. Все это делает немцев удобным орудием для выполнения любых поставленных властями задач, и именно в таком духе их воспитывало как старое прусское государство, так и новый рейх, в котором доминируют прусские ориентации. При этом считается, что "типичному немцу" не хватает индивидуалистических качеств, таких, как терпимость, уважение к другим людям и их мнениям, независимость ума и готовность отстаивать свое мнение перед вышестоящими (которую сами немцы, сознающие обычно этот недостаток, называют Zivilcourage -- гражданское мужество), сострадание к слабым и, наконец, здоровое презрение к власти, порождаемое обычно лишь долгой традицией личной свободы. Считается также, что немцам недостает качеств, может быть, и не столь заметных, но важных с точки зрения взаимодействия людей, живущих в свободном обществе, -- доброты, чувства юмора, откровенности, уважения к частной жизни других и веры в их добрые намерения.

После всего сказанного становится достаточно очевидным, что эти индивидуальные достоинства являются одновременно достоинствами социальными, облегчающими социальное взаимодействие, которое в результате не нужно (да и сложно) контролировать сверху. Эти качества развиваются в обществе, имеющем индивидуалистический или коммерческий характер, и отсутствуют в коллективистском обществе. Различие это было всегда очень заметно для разных районов Германии, а теперь мы можем его наблюдать, сравнивая Германию со странами Запада. Но еще до недавнего времени в тех частях Германии, где более всего получило развитие цивилизованное коммерческое начало, -- в старых торговых городах на юге и на западе, а также в ганзейских городах на севере страны, -- моральный климат был гораздо ближе к западным нормам, чем к тем стандартам, которые доминируют ныне во всей Германии.

Было бы, однако, в высшей степени несправедливо считать, что в тоталитарных государствах народные массы, оказывающие поддержку системе, которая нам представляется аморальной, начисто лишены всяких нравственных побуждений. Для большинства людей дело обстоит как раз противоположным образом: моральные переживания, сопровождающие такие движения, как национал-социализм или коммунизм, сопоставимы по своему накалу, вероятно, лишь с переживаниями участников великих исторических религиозных движений. Но если мы допускаем, что индивид -- это только средство достижения целей некоторой высшей общности, будь то "общество" или "нация", все ужасы тоталитарного строя становятся неизбежными. Нетерпимость и грубое подавление всякого инакомыслия, полное пренебрежение к жизни и счастью отдельного человека -- прямые следствия фундаментальных предпосылок коллективизма. Соглашаясь с этим, сторонники коллективизма в то же время утверждают, что строй этот является более прогрессивным, чем строй, где "эгоистические" интересы индивида препятствуют осуществлению целей общества. Человеку, воспитанному в либеральной традиции, оказывается очень трудно понять, что немецкие философы совершенно искренни, когда они вновь и вновь пытаются доказать, что стремление человека к личному счастью и благополучию является порочным и аморальным и только исполнение долга перед обществом заслуживает уважения.

Там, где существует одна общая высшая цель, не остается места ни для каких этических норм или правил. В известных пределах мы сами испытываем нечто подобное теперь -- во время войны. Однако даже война и связанная с ней чрезвычайная опасность рождают в демократических странах лишь очень умеренную версию тоталитаризма: либеральные ценности не забыты, они только отошли на второй план под действием главной заботы. Но когда все общество поставлено на службу нескольким общим целям, тогда неизбежно жестокость становится исполнением долга и такие действия, как расстрел заложников или убийство слабых и больных, начинают рассматриваться лишь с точки зрения их целесообразности. И насильственная высылка десятков тысяч людей превращается в мудрую политическую акцию, одобряемую всеми, кроме тех, кто стал ее жертвой. Или всерьез изучаются предложения о "призыве в армию женщин с целью размножения". Коллективисты всегда видят перед собой великую цель, оправдывающую действия такого рода, ибо никакие права и ценности личности не должны, по их убеждению, служить препятствием в деле служения обществу.

Граждане тоталитарного государства совершают аморальные действия из преданности идеалу. И хотя идеал этот представляется нам отвратительным, тем не менее их действия являются вполне бескорыстными. Этого, однако, нельзя сказать о руководителях такого государства. Чтобы участвовать в управлении тоталитарной системой, недостаточно просто принимать на веру благовидные объяснения неблаговидных действий. Надо самому быть готовым преступать любые нравственные законы, если этого требуют высшие цели. И поскольку цели устанавливает лишь верховный вождь, то всякий функционер, будучи инструментом в его руках, не может иметь нравственных убеждений. Главное, что от него требуется, -- это безоговорочная личная преданность вождю, а вслед за этим -- полная беспринципность и готовность буквально на все. Функционер не должен иметь собственных сокровенных идеалов или представлений о добре и зле, которые могли бы исказить намерения вождя. Но из этого следует, что высокие должности вряд ли привлекут людей, имеющих моральные убеждения, направлявшие в прошлом поступки европейцев. Ибо что будет наградой за все безнравственные действия, которые придется совершать, за неизбежный риск, за отказ от личной независимости и от многих радостей частной жизни, сопряженные с руководящим постом? Единственная жажда, которую можно таким образом утолить, -- это жажда власти как таковой* Можно упиваться тем, что тебе повинуются и что ты -- часть огромной и мощной машины, перед которой ничто не устоит.

И если людей, по нашим меркам достойных, не привлекут высокие посты в аппарате тоталитарной власти, это откроет широкие возможности перед людьми жестокими и неразборчивыми в средствах. Будет много работы, про которую станет известно, что она "грязная", но что она необходима для достижения высших целей и ее надо выполнять четко и профессионально, как любую другую. И поскольку такой работы будет много, а люди, еще имеющие какие-то моральные убеждения, откажутся ее выполнять, готовность взяться за такую работу станет пропуском к карьере и власти. В тоталитарном обществе найдется много дел, требующих жестокости, запугивания, обмана, слежки. Ведь ни гестапо, ни администрация концлагеря, ни Министерство пропаганды, ни СД, ни СС (как и аналогичные службы в Италии или в Советском Союзе) не являются подходящим местом для упражнения в гуманизме. Но в тоталитарном государстве путь к высокому положению ведет именно через эти организации. Трудно не согласиться с известным американским экономистом, когда после краткого обзора обязанностей властей в коллективистском обществе он приходит к заключению, что "им придется все это делать, хотят они этого или не хотят. А вероятность, что у власти при этом окажутся люди, которым противна сама эта власть, приблизительно равна вероятности того, что человек, известный своей добротой, получит место надсмотрщика на плантации" [Knight F.H. in the "Journal of Politico Economy". 1938. December. P. 869].

Этим, однако, данная тема не исчерпывается. Проблема отбора лидеров является частью более широкой проблемы отбора людей в соответствии с их взглядами или скорее с их готовностью приспособиться к постоянно меняющейся доктрине. И здесь мы не можем не остановиться на одной из наиболее характерных нравственных особенностей тоталитаризма, связанных с его отношением к правде. Но это слишком обширная тема, требующая отдельной главы.

Начало

3. Инфляция и экономические циклы: крах кейнсианской парадигмы - продолжеие 3

Федеральный резерв (Центральный/Национальный банк) и банки с частичным резервированием

Просто печатать деньги считается теперь старомодным. Уж слишком бросается в глаза, когда в обращение попадает слишком много крупных купюр, так что у публики может зародиться опасная догадка: оказывается, инфляция — результат того, что государство печатает банкноты. Так правительство может лишиться власти. Поэтому оно обратилось к намного более сложным и утонченным, а потому и менее заметным способам делать все то же самое — увеличивать количество денег в обращении, чтобы всегда иметь больше средств на всевозможные расходы и субсидии привилегированным политическим группам. Идея заключалась в том, что вместо того, чтобы перегружать работой печатный пресс, можно сохранить в качестве основных денег (законного средства платежа) бумажные доллары (марки,франки или фунты), а сверх этой базы построить пирамиду таинственных и невидимых, но от этого не менее действенных банковских депозитов до востребования, являющихся основой чековых расчетов. Итогом стал контролируемый правительством инфляционный механизм, в работе которого разбираются только банкиры, экономисты и сотрудники центральных банков. И сделано это было умышленно.

Прежде всего следует понять, что вся система коммерческих банков в Соединенных Штатах и других странах действует под полным контролем государственных властей — и банки рады этому контролю, потому что он позволяет им создавать деньги. Инструментом контроля является центральный банк страны — правительственное учреждение, власть которого опирается на его монопольную привилегию печатать деньги. В Соединенных Штатах роль центрального банка исполняет Федеральная резервная система (ФРС). Федеральный резерв позволяет коммерческим банкам надстраивать над собственными резервами (депозитами банков в ФРС) пирамиду депозитов (чековых счетов) в соотношении примерно 6:1. Иными словами, если резервы банка в ФРС увеличиваются на 1 млрд долларов, этот банк может и даже должен создать на этом основании пирамиду депозитов до востребования на 6 млрд долларов, т.е. банк создает 6 млрд новых денег.

Почему банковские депозиты до востребования образуют большую часть денежной массы? Это не полноценные деньги или средства платежа,которыми являются банкноты ФРС. Но они представляют собой обещание банка погасить выписанный на депозит до востребования чек наличными (банкнотами ФРС), как только этого пожелает владелец депозита (текущего или чекового счета). Все дело в том, что у банков нет этих денег, да и быть не может, потому что они должны в шесть раз больше, чем все их резервы, сами представляющие собой чековый счет в ФРС. Однако ФРС успешно внушает публике доверие к банкам, к их надежности и добросовестности. Когда банки попадают в сложное положение, ФРС может прийти им на помощь и делает это. Если бы публика разобралась в том, что происходит, и ринулась бы в банки за своими деньгами, ФРС могла бы без труда напечатать достаточно денег, чтобы вывести банки из кризиса.

Таким образом, ФРС контролирует темп инфляции с помощью коэффициента (6:1) создания банковских денег или, что существеннее, определяя общую величину банковских резервов. Иными словами, когда ФРС нужно увеличить количество денег в обращении на 6 млрд долларов, она не печатает эти 6 млрд, а выпускает распоряжение об увеличении банковских резервов на 1 млрд и предоставляет самим банкам создать 6 млрд новых чековых денег. При этом публика не понимает ни самого процесса, ни его значимости.

Каким образом банки создают новые депозиты? Они их просто ссужают. Предположим, например, что банки получили 1 млрд долларов новых резервов. Тогда они просто раздадут кредитов на 6 млрд и под эти кредиты будут созданы новые депозиты до востребования. Короче говоря, когда коммерческие банки ссужают деньги частным лицам, фирмам или правительственным организациям, они дают в долг не уже существующие деньги, которые люди заработали, сберегли и положили на свои счета, хотя именно так представляет себе это дело публика. Они выдают в долг новые депозиты до востребования, созданные ими в ходе предоставления ссуд — и ограничивают их только резервные требования или установленный центральным банком максимальный коэффициент соотношения между депозитами и резервами, т.е. 6:1. Ведь, в конце-то концов, они не печатают бумажные доллары и не добывают золото из-под земли, а всего лишь эмитируют новые счета до востребования или адресованные к самим себе чековые требования о выплате наличных, и у них нет никаких шансов удовлетворить эти требования, если публика в едином порыве потребует вернуть деньги, которые люди положили на свои банковские счета.

Каким же образом ФРС определяет совокупные резервы коммерческих банков? Она может ссужать им свои резервные средства, причем делает это по искусственно низкой ставке процента (учетная ставка, или ставка рефинансирования). Но банки не любят много брать в долг у ФРС, поэтому совокупная величина задолженности банков у ФРС никогда не бывает уж очень значительной. Для ФРС самым существенным методом увеличения совокупной величины резервов является малоизвестный или малопонятный публике метод покупок на свободном рынке. На деле это означает, что Федеральный резервный банк выходит на открытый рынок и покупает активы. Строго говоря, не имеет никакого значения, какие именно активы он покупает. Это может быть, например, карманный калькулятор за 20 долларов. Предположим, что Федеральный резервный банк покупает карманный калькулятор фирмы XYZ Electronics за 20 долларов. Федеральный резервный банк получил свой калькулятор, но здесь важно, что XYZ Electronics получила чек на 20 долларов от Федерального резервного банка. Банки ФРС не могут открывать депозиты до востребования для частных лиц и организаций — только для банков и федерального правительства. Поэтому XYZ Electronics может сделать со своим 20-долларовым чеком только одну вещь — поместить его на собственный счет, скажем, в банке Acme. В этой точке происходит еще одна операция: чековый счет XYZ Electronics, ее депозит до востребования, увеличивается на 20 долларов. А банк Acme получает чек Федерального резервного банка.

Итак, случилось следующее: счет XYZ Electronics в банке Acme увеличился на 20 долларов, но при этом никакие другие счета не изменились ни на цент. Получается, что в конце этого начального этапа — этапа I — количество денег в обращении выросло на 20 долларов, на ту величину,которую ФРС истратила на покупку актива. Если спросить, а где ФРС добыла 20 долларов на покупку калькулятора, ответ будет таким: создала из ничего, просто выписала чек на саму себя. Ни у Федерального резервного банка, ни у кого другого не было этих 20 долларов до той минуты, когда они были созданы в процессе покупки, осуществленной ФРС.

Но это еще не все. Ведь теперь банк Acme к своему удовольствию обнаружил, что у него есть чек Федерального резервного банка. Он обращается в ФРС, кладет этот чек на свой счет и его резерв, т.е. его депозит до востребования в банке Федерального резерва, возрастает на 20 долларов. Теперь, когда резервы банковской системы выросли на 20 долларов, она может расширять кредитование, т.е. создавать дополнительные депозиты до востребования в форме займов фирмам (или частным потребителям,или правительству), пока суммарный прирост чековых денег не составит 120 долларов. Таким образом, в конце этапа II мы получаем следующее:ФРС купила калькулятор за 20 долларов и тем самым увеличила банковские резервы ровно на эту величину; банковские депозиты до востребования увеличились, соответственно, на 120 долларов; банковские ссуды юридическим и физическим лицам увеличились на 100 долларов. Количество денег в обращении увеличилось на 120 долларов, из которых 100 долларов были созданы банками в ходе предоставления бизнесу ссуд в виде чековых денег, а 20 долларов были созданы банком Федерального резерва в результате приобретения калькулятора.

На практике, конечно, ФРС не тратит время на покупку всякой ерунды. Для накачивания экономики деньгами нужно покупать такое количество активов, что пройти мимо одного из самых изобильных и ликвидных из них невозможно. Речь идет об облигациях правительства США и других правительственных ценных бумагах. В США рынок правительственных облигаций очень велик и очень ликвиден, так что ФРС может обойтись без политических конфликтов, неизбежных в случае, если бы ей пришлось решать, какие именно частные акции или облигации она будет покупать. Правительству также выгодно, что рынок его обязательств имеет надежную опору, поддерживающую цены на правительственные облигации.

Предположим, однако, что некий банк, возможно, под давлением своих вкладчиков, вынужден обналичить часть своих чековых депозитов в ФРС, чтобы получить настоящие деньги. Что случится с ФРС, которая своими чеками создала новые банковские резервы буквально из ничего? Придется ли ей объявить о своем банкротстве? Ни в коем случае,потому что у ФРС есть монополия на печатание наличных, и она просто погасит свой депозит до востребования, напечатав нужное количество денег. Короче говоря, если банк явится в ФРС и потребует, чтобы из его резервов ему выдали 20 долларов — или 20 млн долларов — ФРС просто напечатает нужное количество денег и расплатится с банком. Как видим, ФРС занимает очень завидное положение — она может печатать собственные деньги.

Наконец мы получили ключ к тайне современного инфляционного процесса. Это процесс постоянного наращивания денежной массы в ходе постоянных покупок Федеральной резервной системой правительственных ценных бумаг на открытом рынке. Если ФРС,скажем,нужно увеличить количество денег в обращении на 6 млрд долларов, она купит на открытом рынке правительственных облигаций на 1 млрд (если коэффициент «депозиты до востребования/резервы» равен 6:1), и цель будет быстро достигнута. Фактически день за днем, даже в тот момент, когда вы читаете эти строки, ФРС присутствует на открытом рынке в Нью-Йорке и покупает намеченное накануне количество гособлигаций, чем обеспечивает поддержание запланированного темпа инфляции.

История денег в ХХ столетии — это история последовательного устранения ограничений,сковывавших возможности государства печатать деньги, так что в итоге государство получило полную свободу раздувать по своей воле денежную массу и, соответственно, поднимать уровень цен. В 1913 году Федеральная резервная система была создана именно для того, чтобы сделать возможным этот процесс. Новая система позволила увеличить количество денег в обращении и с помощью инфляции оплатить расходы на ведение Первой мировой войны. В 1933 году был сделан еще один роковой шаг: правительство Соединенных Штатов отказалось от золотого стандарта, т.е. по закону доллару все еще соответствовало определенное количество золота, но в реальности он перестал быть конвертируемым. Иными словами, до 1933 года способность ФРС необоснованно увеличивать количество денег в обращении была скована: она обязана была по требованию погашать свои собственные банкноты соответствующим количеством золота.

Есть существенная разница между золотом и банкнотами Федеральной резервной системы. Правительство не умеет создавать золото из ничего. Золото приходится добывать из-под земли, и это недешевыйпроцесс. А вот банкноты можно печатать сколько угодно, и это очень дешево. В 1933 году правительство Соединенных Штатов ликвидировало обмен бумажных денег на золото и перевело страну на бумажный стандарт; при этом государство оказалось монопольным поставщиком бумажных долларов. Именно отказ от золотого стандарта проложил путь к инфляционной денежной политике во время Второй мировой войны и после нее.

Но и после этого осталось одно ограничение, сдерживавшее способность правительства США бесконечно раздувать денежную массу. Соединенные Штаты отказались от золотого стандарта во внутреннем обороте,но их обязательство погашать золотом бумажные доллары,предъявленные иностранными правительствами, сохранилось. Иными словами, на международной арене сохранялась урезанная форма золотого стандарта. В 1950–1960-х годах Соединенные Штаты наращивали количество денег в обращении и повышали уровень цен, а параллельно в руках европейских правительств скапливались доллары и долларовые требования (в бумажных и чековых деньгах). Были предприняты грандиозные усилия, чтобы убедить иностранные правительства не требовать конвертации накопившихся у них долларов в золото, но в августе 1971 года Соединенным Штатам пришлось объявить о своем банкротстве — правительство закрыло «золотое окно» и отказалось погашать свои международные обязательства золотом. Далеко не случайно,что за этим отказом от последнего сдерживающего механизма последовала двузначная инфляция 1973–1974 годов в США и других странах мира.

Мы нашли объяснение хронической инфляции в современном мире, в том числе и в Соединенных Штатах: повсеместный переход от золотого стандарта к бумажному и развитие центральных банков,беспрепятственно эмитирующих чековые деньги на базе подверженных инфляции бумажных денег. В результате правительство получило полный контроль над количеством денег в обращении. Уяснив ситуацию с инфляцией, нам предстоит теперь проанализировать проблему цикла деловой активности, спадов и инфляционных спадов или стагфляции. Откуда берется цикл деловой активности и откуда возник таинственный феномен стагфляции?

Пред.

См. продолж.4.

5. Инфляция и экономические циклы: крах кейнсианской парадигмы -- окончание -- Мюррей Ротбард

Проблемы выходят на поверхность, когда рабочие начинают тратить новые банковские деньги, которые достались им в форме более высокой заработной платы. Дело в том, что временные предпочтения населения в действительности не стали ниже. Люди не намерены сберегать больше, чем сберегали до сих пор. Поэтому бóльшую часть дополнительного дохода рабочие направляют на потребление, иными словами, воспроизводят старую пропорцию потребление/сбережение. Это означает, что они переориентируют расходы на отрасли, производящие потребительские блага. Получившие повышенную заработную плату рабочие недостаточно сберегают и инвестируют, чтобы производители могли купить на эти деньги дополнительно произведенные машины, капитальное оборудование и промышленное сырье. Эта нехватка сбережений и инвестиций для покупки вновь произведенных средств производства дает о себе знать, когда в отраслях, производящих средства производства, наступает неожиданная острая депрессия. Дело в том, что когда потребители подтвердили прежнее соотношение между потреблением и сбережениями/инвестициями, сразу выясняется, что бизнес слишком много вложил в средства производства (отсюда и термин «теория чрезмерного инвестирования») и недостаточно вложил в производство потребительских благ. Правительственное вмешательство и искусственное понижение процентной ставки соблазнило бизнес, и он отреагировал так, как если бы сбережений для вложения в производство было больше, чем их было в действительности. Как только новые банковские деньги просочились через систему и потребители подтвердили свою верность прежним временным предпочтениям, становится ясно, что имеющихся сбережений для покупки вновь произведенных средств производства недостаточно, так что бизнес, как выясняется, неверно вложил имеющиеся ограниченные сбережения («теория ошибочного инвестирования»). Бизнес слишком много вложил в производство средств производства и недостаточно вложил в производство потребительских благ.

Таким образом, инфляционный бум ведет к искажению структуры цен и производства. В отраслях, производящих средства производства, цены на труд, сырье и машины в ходе бума повышаются слишком значительно, чтобы оказаться прибыльными в ситуации, когда потребители вновь утверждают прежнее желательное соотношение между потреблением и сбережениями. Поэтому депрессия рассматривается — еще в большей мере, чем в теории Рикардо — как необходимый период оздоровления, в ходе которого рыночная экономика избавляется от излишеств, ликвидирует необоснованные, неприбыльные инвестиции периода подъема и восстанавливает действительно желательное для потребителей соотношение между потреблением и инвестициями. Депрессия — это болезненный, но необходимый процесс, в ходе которого свободный рынок избавляется от чрезмерностей и ошибок и восстанавливает рыночную экономику в ее главной функции эффективного служения массам потребителей. Поскольку в период подъема цены на факторы производства (землю, труд, машины, сырье) в отраслях, производящих средства производства, оказались чрезмерно высоки, это означает, что в ходе спада эти цены должны понизиться, пока не будут восстановлены должные рыночные соотношения цен и объемов производства.

Иначе говоря, инфляционный бум не только повышает общий уровень цен, но также искажает структуру относительных цен. Можно сказать, что инфляционное расширение кредита повышает все цены, но цены и ставки заработной платы производителей средств производства растут быстрее, чем цены и ставки заработной платы в производстве потребительских благ. А это означает, что в производстве средств производства подъем протекает в более острой форме, чем в производстве потребительских благ. Однако сущность депрессионного периода корректировки заключается в понижении цен и ставок заработной платы у производителей средств производства относительно производителей потребительских благ, чтобы побудить ресурсы вернуться из раздутого производства средств производства в обделенное производство потребительских благ. Сокращение объемов кредитования ведет к уменьшению всех цен, но цены и ставки заработной платы в производстве средств производства упадут больше, чем в производстве потребительских благ. Короче говоря, и подъем, и спад имеют более выраженный характер в производстве средств производства, чем в производстве потребительских благ. Таким образом, мы нашли объяснение, почему экономические циклы сильнее затрагивают производство средств производства.

В этой теории, однако, есть одно слабое место. Рабочие ведь начинают получать увеличенную зарплату на достаточно раннем этапе экономического подъема и тут же приступают к подтверждению желаемого соотношения между потреблением и сбережением, но как же тогда получается, что подъемы длятся годами, а никакого возмездия не наступает — необоснованность и ошибочность инвестиционных решений, принятых в ответ на искаженные банками сигналы рынка, остаются скрытыми? Иначе говоря, почему нужно так много времени, чтобы запустить оздоровляющий механизм депрессии? Дело в том, что бумы действительно были бы очень короткими (скажем, несколько месяцев), если бы кредитная экспансия и соответствующее понижение процентной ставки ниже рыночного уровня были бы разовым импульсом. Но дело-то в том, что кредитная экспансия — это не разовая операция. Она длится и длится, не давая потребителям возможности утвердить предпочтительное соотношение между потреблением и сбережением, не позволяя росту издержек в производстве средств производства обогнать цены, толкаемые вверх инфляцией. Здесь все как с допингом в спорте: подъем поддерживается впрыскиванием все увеличивающихся доз стимулирующих его банковских кредитов и выдыхается только тогда, когда банкам приходится остановить кредитование или резко сократить его объемы — или из опасений краха, или под давлением населения, уставшего от непрерывной инфляции. Вот тогда расширение объемов кредитования останавливается, приходит пора платить по счетам и наступает неизбежный спад, ликвидирующий чрезмерные инвестиции периода подъема и переориентирующий экономику на производство потребительских благ. И чем дольше длится подъем, тем больше объем ошибочных инвестиций и тем болезненнее окажется процесс очищения спадом.

Таким образом, австрийская теория объясняет, почему в производстве средств производства ошибок (избыточности вложений в производство средств производства, которая становится очевидной после прекращения дальнейшего наращивания кредитов) больше, а интенсивность подъема и спада выше, чем в производстве потребительских благ. Она объясняет повторение цикла, переход к новому подъему так же, как рикардианская теория: когда этап ликвидаций и банкротств завершен, а корректировка цен и производственных пропорций доведена до конца, экономика и банковский сектор начинают восстанавливаться, и банки могут вернуться к естественной для них политике расширения объемов кредитования.

Как же австрийская школа объясняет стагфляцию? Каким образом в ходе последних спадов мог продолжаться рост цен? Прежде всего здесь нужно уточнить, что в ходе спада рост цен продолжился только на потребительские блага, так что публика разом получила все самое худшее одновременно из обеих составляющих цикла — спада и подъема: высокую безработицу и повышение стоимости жизни. Так, в ходе депрессии 1974–1976 годов имел место быстрый рост цен на потребительские блага, но при этом оптовые цены оставались стабильными, а цены на промышленное сырье быстро и значительно снизились. Так почему теперь в ходе спадов продолжается повышение стоимости жизни?

Вернемся назад и посмотрим, что происходило с ценами в ходе классического, старомодного цикла подъема и спада в довоенную (до Второй мировой войны) эпоху. В ходе экономического бума объем денежной массы увеличивался, цены в целом также шли вверх, но цены на средства производства росли быстрее, чем на потребительские блага,что приводило к перетеканию ресурсов из производства потребительских благ в производство средств производства. Короче говоря, если абстрагироваться от повышения общего уровня цен, то относительно друг друга цена средств производства в ходе подъема увеличивалась, а цена потребительских благ падала. Что происходило в период спада? Обратная ситуация: объем денежной массы уменьшался, цены в целом падали, но при этом цены на средства производства снижались быстрее, чем цены на потребительские блага, что приводило к возвращению ресурсов из производства средств производства в производство предметов потребления. И если абстрагироваться от общего понижения уровня цен, то относительно друг друга цена средств производства в ходе спада понижалась, а цены на потребительские блага увеличивались.

Согласно точке зрения представителей австрийской школы, этот сценарий движения относительных цен в периоды подъема и спада остается неизменным. Во время экономического бума цены на средства производства по-прежнему растут, а цены на потребительские блага относительно них снижаются; во время спада цены движутся в противоположных направлениях. Разница лишь в том, что, как было отмечено выше, теперь мы имеем дело с другими деньгами. После отказа от золотого стандарта ФРС может наращивать находящийся в обращении объем денежной массы в любое время, не обращая внимания ни на подъемы, ни на спады. С самого начала 1930-х годов экономика не испытывала последствий сокращения денежной массы, и в обозримом будущем ничего такого также не будет. А поскольку количество денег в обращении теперь постоянно увеличивается, то постоянно растет и общий уровень цен, иногда чуть быстрее, иногда чуть медленнее.

Короче говоря, в ходе классического спада цены на потребительские блага всегда повышались относительно цен на средства производства. Так, если цены на потребительские блага в ходе спада понижались на 10%, а цены на средства производства падали на 30%, значит имел место существенный относительный рост цен на предметы потребления. Но с точки зрения потребителя падение стоимости жизни можно только приветствовать, и это являлось сладкой оболочкой горькой пилюли спада или депрессии. Даже в ходе Великой депрессии 1930-х годов с ее очень высокой безработицей 75–80% сохранившего занятость взрослого населения радовались падению цен на потребительские блага.

Но сейчас, когда действует кейнсианский механизм тонкой настройки, пилюля лишилась своей сладкой оболочки. Теперь, когда денежной массе, а вместе с ней и общему уровню цен, не позволяют сокращаться, рост относительной стоимости потребительских благ в период спада предстает перед потребителями как заметное повышение номинальных цен. Теперь и во время депрессии стоимость жизни продолжает расти, так что им достается все самое худшее. В классическую эпоху, когда мы еще не знали ни о лорде Кейнсе, ни о Совете экономических консультантов при президенте США, потребитель страдал от чего-то одного — от безработицы в период спада и от роста цен в период бума.

Какие политические выводы можно сделать из анализа цикла деловой активности, проведенного экономистами австрийской школы? Они прямо противоположны тем выводам, что делают кейнсианцы. Ведь если источником вируса, искажающего структуры относительных цен и производства, является расширение объема банковского кредитования, австрийское предписание для политики в отношении экономического цикла будет следующим: если мы пребываем в состоянии подъема, правительство и его банки должны немедленно остановить инфляционное наращивание кредитов. Это, разумеется, приведет к мгновенному прекращению экономического бума и переходу к неизбежному спаду или депрессии. Но чем дольше правительство оттягивает это решение, тем более мучительным станет процесс корректировки в ходе спада. Чем раньше начнется депрессионное очищение экономики, тем лучше. Это также означает, что правительство не должно оттягивать момент наступления депрессии. Нужно дать ей как можно быстрее сделать свою работу, чтобы стало возможным восстановление нормальной хозяйственной жизни. В частности, правительство должно воздерживаться от вмешательства в экономику, столь дорогого сердцам кейнсианцев. Оно не должно поддерживать неустойчивые компании и отрасли, не должно спасать фирмы, попавшие в сложное положение. Потому что тем самым оно просто затягивает агонию и превращает острую и быструю фазу депрессии в длительную хроническую болезнь. Правительство не должно предпринимать попыток поддерживать ставки заработной платы или цены, особенно в отраслях, производящих средства производства, потому что тем самым оно способно только на непредсказуемый срок затянуть процесс корректировки, осуществляемый депрессией. При этом оно вызовет затяжную тяжелую депрессию и массовую безработицу в жизненно важных отраслях, производящих средства производства. Правительство не должно делать попыток остановить депрессию с помощью инфляции. Потому что даже если такая попытка окажется удачной, чего никто не может гарантировать, этим будут посеяны семена еще более острой и продолжительной депрессии в будущем. Правительство не должно стимулировать потребление и не должно увеличивать собственные расходы, потому что это ведет к дополнительному росту коэффициента потребление/инвестиции, тогда как есть только одно средство ускорить процесс корректировки — понизить величину этого коэффициента, чтобы как можно больше убыточных инвестиций вновь стали прибыльными и экономически обоснованными. У правительства есть только один способ помочь этому процессу — сократить собственный бюджет и тем самым увеличить долю инвестиций относительно потребления (поскольку правительственные расходы можно рассматривать как потребительские расходы бюрократов и политиков) в рамках всей экономики.

В соответствии с анализом депрессии и делового цикла, проведенным австрийскими теоретиками, получается, что правительство должно проводить политику ничегонеделания. Оно должно воздерживаться от всего, что может увеличивать количество денег в обращении, и при этом проводить политику строгого невмешательства — политику laissez-faire. Все остальное может только затруднить и оттянуть процесс корректировки рынков. Чем меньше государство будет вмешиваться, тем быстрее процесс корректировки дойдет до конца и начнется восстановление нормальной хозяйственной жизни.

Австрийские рекомендации диаметрально противоположны кейнсианским: государство должно держаться как можно дальше от экономики, сокращать собственный бюджет и воздерживаться от инфляционных мероприятий.

Итак, австрийский анализ цикла деловой активности гармонично сочетается с либертарианским подходом к правительству и свободной экономике. Поскольку государство всегда тяготеет к инфляционным мерам и вмешательству в экономику, либертарианцы подчеркивают необходимость абсолютного отделения монетарной политики и банковского дела от государства. Это предполагает ликвидацию Федеральной резервной системы и возврат к товарным деньгам (например, к золоту или серебру): денежная единица должна снова стать единицей веса производимого рынком товара, а не названием клочка бумаги, печатаемого действующими под крышей закона фальшивомонетчиками.

Пред.